Метта Фуллер - Дневник проказника

— Я никогда не одобряла долгих помолвок, Чарльз, и если вы думаете о Новом годе, то я постараюсь приготовиться к этому времени.

Потом они одну или две минуты не говорили ничего, и я услышал какое-то щебетанье. Может быть, это заскрипело колесо. Я так думаю. Колени мои так болели, что и не могу сказать. Я так прозяб и так проголодался, а мои локти были так стиснуты, что я решил испугать мистера Уилкинса, чтобы он соскочил с экипажа.

— Под сиденьем что-то есть, — сказала Бесс. — О, Чарльз, должно быть, это собака!

— Не бойтесь, — сказал он, — я собственной жизнью готов вас защ… Ай, ай, что бы это могло быть?

— О, остановите лошадь, дайте мне слезть! — закричала Бесс.

— Я сейчас посмотрю, что это такое, — сказал мистер Уилкинс.

Он пощупал под сиденьем. Его рука коснулась моих волос. Я укусил его за руку, чтобы он подумал, что это собака.

— Это собака! — закричал он. — Бешеная собака! Она укусила меня! О-о, теперь я сойду с ума!

С этими словами он выскочил с экипажа и оставил в нем сестру одну (это доказывает, как сильно он ее любил).

«Теперь как раз время для потехи, — подумал я. — Он не сядет больше в шарабан. Я испугаю лошадь, она понесется вместе со мной и с Бесс, а потом я вылезу и остановлю ее».

Я зажег спичку, поднес ее к ракете для фейерверка, которую захватил с собой, и бросил под ноги лошади: та поскакала, как черт.

Ракета была славная — пш-цш-пш-цш-кррррр — крах! Бум! Бум!

Реклама! Реклама! Фейерверки Пейна

Бесс визжала, мистер Уилкинс что-то кричал, лошадь бежала карьером — никогда еще мир не видел ничего подобного! Я сам испугался ужасно. Я вылез и схватил вожжи, но упустил их и они упали вниз, под лошадь; было уже темно, как в бочке с дегтем. Я так и ждал, что мы оба убьемся. Бум-бурум-бум! — катили мы одну милю за другой.

Мистер Уилкинс остался на дороге далеко-далеко. Бесс взвизгивала при каждом скачке лошади. Действительно, это было ужасно. Наконец, мы приехали в город, где уже были зажжены огни. Люди выбегали и хотели нас остановить. Через минуту лошадь вбежала прямо в конюшню, откуда ее взяли. Разве это была не умная лошадь? Там она стала, как вкопанная, и только дрожала.

Нам помогли выйти из экипажа. Тогда я сказал Бесс:

— Зачем ты кричала? Ведь было же не так опасно.

— Жоржи Гаккетт, это ты? Я все время думала, что там бешеная собака, которая хочет меня укусить. Отчего же был такой треск? Мне еще никогда в жизни не было так страшно! Ты негодный, гадкий мальчишка! Ты мог убить меня! Я, кажется, никогда не оправлюсь от этого вечера! О, какое чудо, что нас не разбило на десять тысяч кусков! Ах, мне дурно! Мерзкий, скверный, беспокойный мальчишка, смотри, что ты наделал! Вот папа тебе задаст!

— Я не хотел сделать ничего дурного, — сказал я, — я полез под сиденье, чтобы послушать, что скажет мистер Уилкинс. Я думаю, что если бы я назвал девочку ангелом, то не соскочил бы с шарабана и не оставил бы ее одну с бешеной собакой. Ого, а он получит водобоязнь? Он, может быть, уж заболел ею, он так сильно укушен! Может быть его глаз зашевелится, когда с ним сделаются судороги? Если он взбесится, то, надеюсь, еще до Нового года, Бесс.

Я не мог докончить, потому что она рукою закрыла мне рот. Люди ухмылялись, а я должен был идти домой, потому что Бесс меня тащила.

Когда мы вошли, все сидели за чаем. Там так хорошо пахло, а я был так страшно голоден, но у меня было тяжело на сердце — я знал, что мне опять достанется.

— Решительно неисправим! — сказал папа, когда Бесс кончила свой рассказ. — Ты пойдешь спать и подождешь, пока я не приду и не разделаюсь с тобою.

Когда я медленно поднимался по лестнице, то услышал, как Сью с доктором хохотали до упаду — не знаю, над чем. Около девяти ко мне пришла Бетти и принесла вкусный горячий ужин. Бетти просто сокровище. Она тоже терпеть не может мистера Уилкинса, еще больше, чем я. Она говорит, что просто ужасно, как часто я попадаюсь — такой невинный маленький мальчик, который хотел бы быть примерным. Она рассказывала мне, что мистер Уилкинс только что вернулся весь в грязи и с разорванными сапогами: он разорвал их, когда выскакивал из экипажа. Я спросил, не зашевелился ли его стеклянный глаз.

А она сказала, что попросит маму сказать папе, чтобы он на этот раз не наказывал меня.

Ну, до свиданья, мой дневник. Я рассказал тебе все мои надежды и опасения, как говорит Лили в своем дневнике. Милая Лили, у тебя теперь свой дом. Я навещу ее на будущей неделе, если переживу сегодняшнее наказание. Я слышу на лестнице шаги отца — прощай, мой дневник!