Виктор Пушкин - Самая крупная победа

А потом один из тех, что валяли здоровяка, курносый и стремительный парень, мельком взглянув на нас с Мишкой, вдруг крикнул:

— Приемный экзамен!

— Правильно! — подхватили другие и, торопливо завязав шнурки, натянув майки, бросились в зал.

Остался только курносый.

Начинается! Вот сейчас нас и будут бить! Я покосился на Мишку, на других новичков — глаза у всех были широко раскрыты, лица вытянулись.

— Так вот, — подходя ближе и явно сдерживая смех, сказал курносый, — сейчас вы, значит, пройдете приемный экзамен. Так полагается. Все проходили, и вы пройдете. Кто из вас ответит: что боксеру больше всего требуется?

— Ну-у… смелость… — упавшим голосом ответил Мишка.

— Правильно! А еще?

Все молчали.

— Так, значит, никто не скажет? — повторил курносый. — Тогда я скажу: внимательность…

Он для вящей убедительности поднял указательный палец, но ему не дали договорить — дверь отворилась, и здоровяк, заглядывая, мрачно пробасил:

— Можно! — и опять скрылся.

Курносый снова строго оглядел всех, остановился на нас с Мишкой:

— Начнем с вас, пошли! — шагнул к двери, спохватился и предупредил тех, кто оставался, чтобы сидели и не выходили.

Мы спустились по узенькой — в четыре ступеньки — лестничке в зал, в котором лицом к двери стояла вся группа.

— Давайте сюда! — приказал здоровяк, указывая мне на одну, а Мишке на другую грушу, которые неподвижно висели посреди зала.

Я подошел, а один из парней легонько качнул грушу над моей головой.

— Вот видишь, она даже твоих волос не задевает. Верно?

— Верно… — подтвердил я, чувствуя, что у меня все сильнее дрожат колени.

То же самое он проделал и с Мишкой.

— А теперь мы оттянем груши и пустим в вашу сторону. И кто из вас закроет глаза или не выдержит, нагнется, тот, значит, не подходит для нашей секции. Ясно?

— Ага! — облизывая губы, ответил Мишка, глядя на грушу с таким видом, будто собирался ее забодать.

— Тогда приступим, — кивнул здоровяк, стараясь сохранить серьезное выражение лица.

А другие ребята кинулись к грушам, некоторое время вырывали их друг у друга, а потом стали отводить назад. Отвели, замерли, держа над собой.

Забыв обо всем, я впился глазами в грушу. Ну и что? Ну и пусть. Пролетит — и все!

Здоровяк оглядел нас, скомандовал:

— Пускай!

Я весь напрягся, глядя на стремительно полетевшую в мою сторону черную каплю, стиснул зубы. И вдруг почувствовал увесистый удар в лоб и с маху шлепнулся на пол, больно стукнувшись локтем.

И сильнее, чем боль в руке, заныло в душе: «И Митька так же: скажет, что ничего не будет, только сунь пальчик, а сам или уколет, или же прищемит до крови! И здесь такие же! И здесь!.. Зачем, ну вот зачем только написал обо всем папе!»

Кто-то тронул меня за плечо, я поднял голову: здоровяк, лицо нахмуренное.

— Пацан, ты не обижайся, мы ведь не так хотели, мы хотели слегка, а вот он… — Здоровяк погрозил своим пухлым смуглым кулаком тому, кто толкал в меня грушу. — А он взял да сильно толкнул. Давай руку… — и, как пушинку, поднял меня. — Да потом ты и сам виноват, — с досадой сказал он. — Храбрость у тебя есть — глаза не зажмурил, а вот внимательности — вот этого маловато. Ведь мы что? Когда примеряли над тобой грушу, веревку, на которой она висит, слегка подтянули, а когда толкнули, отпустили. А вот ты… Только ты… не говори об этом тренеру, ладно? А уж я тебя потом к себе возьму и все сам показывать буду.

Я огляделся: все смотрели с участием. Понял: нет, эти не такие, как Митька, что действительно все вышло случайно.

В зал вошли Вадим Вадимыч и староста.

— Становись! — обгоняя тренера, крикнул староста.

И все, сразу же успокоившись, бросились на середину зала и стали привычно выстраиваться в одну шеренгу.

Я поспешно повернулся и тоже пошел было строиться, но Вадим Вадимыч, увидев мои трусы, строго спросил:

— Опять экзамены устраивали, да? — и посмотрел на здоровяка.

— Да мы… да они… вообще… — залепетал в ответ тот. А Вадим Вадимыч еще строже сказал, чтобы это было в последний раз, и кивнул толокшимся на месте и не знавшим, что делать, новичкам, чтобы они становились в самом конце. Он, как и в первый раз, был в свитере и спортивных брюках — подтянутый, широкоплечий, сильный. Увидев татуировки Верблюда и Еремы, только головой покачал, дескать: «Ну и ну!»