Анна Никольская - Валя offline

— А у тебя его и нет, — спокойненько так отвечает мама. — Он предал тебя. Он женился на другой женщине. Ты ему не нужна, понятно?

— Нужна! Он мне сам сказал. Это ты ему не нужна!

— Не ори, хозяйка услышит. — Мама невозмутимо вываливает свою дурацкую морковь в сковородку.

— Да мне по фиг!

— Выбирай выражения! Сказал он ей! Он тебе сейчас и не такого наговорит. Очнулся через восемь лет, говорун.

— Папа меня искал! Он же писал мне! Почему ты мне его письма не показывала?

— Не показывала для твоего же блага.

— Ты врёшь! Всё врёшь! И всё время врала!

— Успокойся, сказала. Лучше послушай меня, — говорит мама ледяным тоном и включает газ под сковородкой. — Твой отец — подлый человек. Ты не знаешь и половины того, что… — она вдруг замолкает.

— Чего?

— Неважно… Дочка… — Мама вдруг вся как-то обмякает и опускается на табурет.

Мне становится страшно. Ей что, плохо?

Я привыкла, что мама всегда одинаковая — строгая и… Да, чёрствая, как позапозавчерашний батон. Как будто её, как Железного дровосека, сделали из железа, а внутрь положили только строгость и чёрствость. И больше ничего.

— Я тебе не сказала правды тогда, — говорит мама с табурета, — но я сделала это ради тебя. Я хотела, чтобы ты помнила папу хорошим. Чтобы тебя вся эта грязь не касалась… В той ситуации это было самое лучшее, что я могла для тебя… для нас с тобой сделать. — Мама подходит к окну и смотрит во двор, как будто кого-то ждёт. — Я, наверное, виновата перед тобой.

Во дворе между пальмами кто-то натянул верёвку с мокрым бельём. С семейными трусами и майками. А на скамейках сидят старушки и кричат своим внукам, чтобы они не хватали Степана за лапы. Но внуки всё равно хватают этого Степана.

— Прости.

Я подхожу к маме — у неё уставшее белое лицо без косметики, и она похожа на медузу, которую вышвырнуло прибоем на берег.

— Обещай, что никогда больше меня не обманешь.

— Обещаю, — кивает мама.

Она никогда не пользуется косметикой. Только ночным кремом, который вкусно пахнет какими-то цветами. Так пахнет на лугу в километре от Фирсовки, когда июль и только что прошла гроза.

Мне хочется обнять маму, но вместо этого я говорю:

— Папа меня в гости позвал.

— Нет.

— Ну мама!

— Даже и не думай, — она моментально становится прежним чёрствым батоном.

— Но почему? — к горлу опять подкатывает злобный шарик. Я вскакиваю.

— Сиди, — командует мама. Иногда мне кажется, она путает меня с собачонкой. — Ты не будешь с ним общаться. Я запрещаю, понятно?

— Понятно.

— Мой руки, и будем ужинать.

— Не хочу, — говорю я и иду в комнату, но на пороге останавливаюсь. Дверь в комнату Глафиры Леопольдовны быстренько закрывается.

— Мама, а баба Лиза?..

Мама качает головой.

Я не стала спрашивать у неё, от чего умерла бабушка. Мне почему-то было уже всё равно.

А с папой мы всё-таки стали общаться. Всё вышло из-за школы. Вернее, из-за тёти Боти. Это она рассказала папе, что мы вернулись в город и что меня не берут в школу.

— Кто тебя за язык тянул? — злилась мама. — Мне не нужны его подачки и покровительство!

— При чём тут ты, вообще? — спокойно возражает тётя Ботя.

Она сидит на моей кровати и подпиливает ногти. Они у неё длиннющие, как у Мура-масы из «Блич» [2] Японские комиксы и снятый по ним анимационный фильм. .

— Ты лучше о дочери задумайся — так, на секундочку. Данил, между прочим, не последний человек в городе.

Тётя Ботя училась с моим папой в одном классе, а с мамой — на одном курсе в пединституте. Это она маму с ним познакомила, когда они ещё были студентами. По папиной просьбе. Он маму один раз увидел и сразу влюбился.

— Он сейчас, знаешь, как развернулся? На днях опять купил заводик, в «Краснодарской правде» про это целая статья. У него недвижимости по всей Европе понатыкано, как грибов после дождя!

— Господи, да какая мне разница? — перебивает мама. — Кто он теперь, что он? Где он был раньше? Он все эти годы вообще думал о Вале? Он хоть копейкой нам помог?

— Ты же сама отказалась от алиментов, — парирует тётя Ботя. — Не надо его во всех смертных грехах винить.

Мама молчит, не отвечает. Она чувствует, что тётя Ботя на папиной стороне, и это её бесит.

— Ладно, ты свою гордость-то поумерь! О Валентине думай в первую очередь. Ты хоть в курсе, что это за школа? Элитная, языковая! — говорит тётя Ботя с особым ударением и кладет пилочку в сумку. — Там половина педсостава носители языка. В неё абы кому с улицы не попасть — там обучение стоит бешеных денег. Оттуда после восьмого класса в Англию прямая дорога. Учеников в любой колледж берут с распростёртыми объятиями, а там и Кембридж не за горами. У них там, мне Пахомов рассказывал, чуть ли не золотые унитазы в туалетах стоят. Компьютеров больше, чем самих детей. А знаешь, сколько там нашему брату в месяц платят?