Это была знаменитая рукописная книга повара Жана-Анри Блока. Море размыло её и слизало чернила. И только в самой середине книги уцелела одна короткая запись:
«Взять пятнадцать листиков желатина, стакан портвейна и один фунт миндаля…».
— Ну, ничего, — сказал обрадованный Бородулин, осторожно принимая рассыпающийся подарок. — Тут, конечно, немного сказано, но дальше я и сам придумаю. Чем тебя отблагодарить?
— Ладно, сваришь по этой книге парадный обед, — засмеялся Пыльнов и вышел.
На другой день в трюме «Орла» снова работал Пыльнов. То и дело подавал он наверх сигналы:
— Подымай!
Боцман Груздев стоял у лебёдки и распоряжался подъёмом.
— Вира помалу!
На палубу тяжело опускались заплесневелые бочонки и мокрые тюки.
И вдруг над бортом заплясал на стропе небольшой ящик, коричневый, с железными углами.
— Не твой ли сундучок, Михаил Терентьевич? — спросил кочегар Жуков. — Поспорим, что он.
— Нет, — сказал боцман, вскинув голову.
Тут ящик опустился на палубу, и с него сняли строп.
Боцман наклонился к нему, повернул его с боку на бок и вдруг сказал, разводя руками:
— А ведь, правда, мой. Зря отказался. Только разве он такой был? Обработало его море, — и не узнать даже.
Открыть сундук было нелегко. Проржавели петли, уголки. Музыка тоже заржавела. От зеркальной полировки не осталось и следа.
Как только сундук почувствовал давно забытое солнце, он словно поморщился — все древесные прожилки пошли волнами.
Кочегар Жуков, любитель всякой замысловатой механики, долго разглядывал сундук боцмана.
— Давай, Михаил Терентьевич, я его тебе отремонтирую, — вызвался он, — может, и музыка в нём опять заработает.
— Что ж, попробуй, — согласился боцман. — Только не верится мне что-то, чтобы он опять заиграл. Да и пропади она, эта музыка. Мне бы «Орла» посмотреть… Скорей бы уж его подымали.
— Подымут, — сказал Жуков. — А я тебе как раз к подъёму и музыку налажу.
* * *
Настал день подъёма «Орла». Вся Команда столпилась у бортов и ждала той минуты, когда море взбурлит пенными шапками и вслед затем выскочит из воды дюжина наполненных воздухом понтонов, похожих с виду на длинные стальные бочки. А между ними, подхваченный стальными полотенцами, всплывёт «Орёл».
Неожиданно на палубе заиграла негромкая музыка. Было похоже на то, что кто-то выстукивает молоточком по стёклышкам сигнал «побудку». Это играл отполированный, блестящий и гладкий, как зеркало, сундучок боцмана. Все захлопали в ладоши.
И в эту же минуту показался «Орёл», весь обросший звёздами, голотуриями и морской капустой — не то пароход, не то подводный цветник.
— Ура-а! — закричали на палубе. И все разом, точно по команде, оглянулись на боцмана.
А боцман стоял у лебёдки в своей парусиновой робе, в больших брезентовых рукавицах и высоких болотных сапогах. Он один не кричал «ура», а молча, сняв шапку, пристально смотрел на трубы, мостик и мачты всплывающего судна.
Он встречал не транспорт «Орёл», а плавучую могилу, поднятую с морского дна.
— Шлюпки на воду! — скомандовал капитан.
Через несколько минут боцман, инструктор и Пыльнов были уже на «Орле».
Шлёпая по лужам и наступая на хрустящие ракушки, ходил боцман по палубе, пока помпы отсасывали воду из нижних отсеков.
Он поднялся вместе с инструктором на капитанский мостик, постоял перед дубовой дверью, а потом, взяв в руки лом, принялся вскрывать дверь. Она треснула и отошла от косяка.
Инструктор и боцман вошли в капитанскую рубку.
Добрых полчаса они — не выходили оттуда, а когда вышли, боцман торопливо набивал свою трубку, и табак сыпался у него из-под дрожащих пальцев на палубу. Инструктор держал под мышкой плоский пакет, завёрнутый в восковую бумагу. Оба они шагнули через борт и спустились по шторм трапу в шлюпку.
Вскоре дежурный просвистел большой сбор, и команда «Камбалы» собралась в кают-компании. Боцман Груздев, взволнованный и суровый, раскрыл вахтенный журнал с последними записями капитана Лаце.
Журнал был самый обыкновенный — такой, как и полагается быть судовому журналу.
Последняя запись в нём — совсем коротенькая, в две строки:
«23 часа 0 минут. Ветер 7 баллов. Выхожу из порта. Курс WN. Ход 8 узлов».
Вот и всё.
А почти в самом конце этой толстой, переплетённой в коричневый картон тетради, между чистыми страницами, оказалось несколько вырванных из записной книжки листков, исписанных торопливым, неровным почерком:
Читать дальше