Евгений Туинов - Из-за девчонки (сборник)

– Ну и сиди там один! – потерял я терпение. – Суши свое белье. Я пошел.

Если бы я в самом деле сейчас пошел, Леха небось сиганул бы с третьего этажа. Но я так только – погрозил и остался стоять под его балконом. Знаю я этого влюбленного Леху! Он на все способен.

– А-а-а! – заорал Леха и исчез за тюлевой занавеской в квартире.

Когда он появился снова, лицо у него было зверским и решительным, а сам он как попало обмотан бельевой веревкой, на которой еще остались не снятые впопыхах носовые платки и несколько пар носков. Леха яростно извивался внутри этого веревочного кокона, пытаясь стряхнуть с себя остатки белья. Один носок даже упал с балкона, и мне пришлось подобрать его и сунуть в карман. Носок был аккуратно заштопан на пятке, нитки подобраны умело и в тон, так, что штопку не сразу и заметишь.

Леха нашел конец веревки и, примотав его к балконным перилам, стал раскручиваться, освобождаясь от пут.

– Ты узлов, узлов побольше наделай, – посоветовал я. – Спускаться – ладно, зато подниматься будет легче.

Узлы он вязал торопливо и молча, с сосредоточенным напряженным лицом. Толстые Лехины губы беззвучно шевелились, будто он шептал какие-то заклинания. Это у него с детства такая привычка была – губами шевелить, когда что-нибудь усердно делал. В окне Егорихи, кажется, шевельнулась занавеска… Или мне почудилось?

Наконец Леха бросил веревку вниз и перелез через перила. Да, с лестницей-то было удобнее. Мимо окон второго этажа Леха спустился спокойно. Он перебирал сильными руками по веревке, сопел и потешно сучил ногами в коротких штанах. Я только боялся, выдержит ли бельевая веревка такую тушу.

Стоило Лехиным ногам зависнуть над Егорихиным окном, как нежданно-негаданно отдернулась занавеска, и в открытую форточку почти по пояс высунулась сама Егориха и стала ловить Леху за ногу! Бравая, однако, была старушонка!

– Я тебе! – орала она на весь двор. – Люди добрые! Что же это делается-то средь бела дня! Я тебе потопчу цветики! Я вот тебе!..

Леха завис метрах в трех от земли, поджав ноги чуть ли не до подбородка. Рукой до него Егориха дотянуться не смогла. Но тут же она сменила тактику, просунула в форточку свою деревянную суковатую клюку и уже ей стала цеплять Леху за ноги. Так у нее дело пошло успешнее.

– Лезь назад! Назад, ирод окаянный! Все отцу-то скажу, как ты тут акробатишь! – стращала она.

В том, что она скажет, можно было не сомневаться.

– Прыгай, Леха, – посоветовал я. – Все равно застукали.

И Леха прыгнул.

Затрещал куст георгина под его ногами. Что-то нечленораздельное голосила из форточки Егориха, но мы уже были за пределами двора.

– Всё! – отдышавшись, сказал Леха. – Назад хода нету.

– Сколько тебе добавят за побег? – спросил я.

– Неделю, не меньше. И лестницы теперь у нас не стало…

– Ладно, – сказал я и повернулся уходить, – мне еще уроки надо доделать…

Но стоило мне вернуться домой и сесть за стол, как в дверь позвонили. Я даже пожалел, что у нас нет глазка в двери, потому что был уверен: пришла Егориха.

– Кто там? – спросил я тихонько через дверь.

– Да я это…

Леха стоял на пороге несчастный и жалкий, да еще в этих мятых коротких штанах, из-под которых выглядывали носки, в этой сиротской курточке, под которой – я знал – у него не было и рубашки.

– Чего тебе? – спросил я, впуская его в квартиру.

– Деньги забыл, – сказал он шепотом.

Ну вот, началось. Обычные Лехины штучки. Забыть что или перепутать – в этом ему равных нет и не было. Тут Леха – единоличный лидер. Он даже портфель мог в школе оставить и лишь наутро, когда надо уроки делать, вспомнить о нем. И тогда звонил и орал в трубку заполошным голосом: «Ты не помнишь? Мы вчера на Орлике рыбу моей майкой заводили. Портфель со мной был?» За это-то, за забытые где-нибудь портфели, книги, шапки, пальто, за грязные, в иле и тине, майки, трусы, за утопленные в грязи туфли, за подранные на каком-то заборе штаны, за поздние возвращения домой, за все это Лехе и доставалось от отца с матерью, и они его запирали.

– Три рубля есть, – сказал я. – Хватит?

Леха забрал у меня деньги и побежал на базар за цветами для Таньки. Цветы он, конечно, занес ко мне и поставил в кухне до вечера, чтобы родители не приставали с вопросами.

– Прихожу на базар, – сев в кухне на табуретку, стал рассказывать он, – а прямо у входа в цветочный ряд Егориха стоит. «А-а, – говорит, – голубчик, иди-ка сюда! Сам потоптал – сам и купи». И сует мне этот веник. Пришлось взять. Как думаешь, Тане георгины понравятся?