Евгений Туинов - Из-за девчонки (сборник)

На экране, мелькая, полыхал золотой фейерверк.

– Не так быстро! – взмолилась Нина-маленькая.

– Всю эту экзотику я тоже видел проездом, – ответил Костя. – Это не главное.

– Ну хорошо, давай главное, – разрешила Ирочка, и Соня бросила на нее острый взгляд. А может быть, так показалось Игорю, потому что в глазах ее блеснули золотистые отсветы пагод с экрана.

– А вот моя столичная резиденция, – после паузы проговорил Костя. – Здесь я останавливался, когда приезжал в Каба-Эй.

Над черным домиком с пустыми, без стекол, окнами, забранными крупной решеткой, поднималось ликующее, какое-то первомайское дерево, усыпанное огненно-красными цветами. Пять-шесть бананов «на огороде» (большие, выше человеческого роста, пучки длинных расчлененных листьев, между которыми свисали тяжелые, как люстры, гроздья плодов), очаг перед домом, возле очага – семья: мужчина, голый по пояс, в длинной клетчатой юбке, с устало опущенными натруженными руками; маленькая, смущенно улыбающаяся женщина, юбка на ней поднята до подмышек, плечи и руки обнажены; ряд детишек, те, что постарше, одеты как взрослые, средние – в коротких зеленых юбчонках и штанишках, малыши голенькие совсем, смуглые и крепкие, как грибки.

– Стены черные оттого, что пропитаны смолой, – пояснил Костя, – а карнизы, видите, резные, как у нас в деревне, белые.

– Господи, зачем же решетки на окнах? – спросила Ирочка.

– От летучих мышей, – просто ответил Костя.

Стало тихо.

– Это Маун, никак? – спросила мама.

– Он самый, в кругу семьи. – В голосе Кости слышалась улыбка. – Это его бунгало… Пожалуй, самое красивое в городе.

– А что, ты в гостинице не мог остановиться? – спросила Ирочка.

– Видишь ли, гостиниц в нашем понимании там попросту нет, – помедлив, ответил Костя. – Вообще столица сильно перенаселена. Люди перебираются из провинции: кто спасается от мятежников, кто от голода. Катастрофически не хватает земли. Когда видишь, на каких крохотных участочках копошатся люди, просто оторопь берет. Вот мы и подготавливаем осушение доброй трети национальной территории, заболоченной и к тому же засоленной морскими приливами.

Щелкнула кнопка дистанционного управления, экран мигнул коричневым.

– Посмотрите на Шитанг во всей его красе, – с гордостью сказал Костя.

Обширное, до горизонта, пространство, залитое жидкой грязью, кое-где подсыхающей на скрюченных корнях деревьев.

– И ты по этому ходил?! – ахнула Нина-маленькая. – Да тут же, наверно, крокодилы, змеи, пиявки!

– Всего понемногу, – ответил Костя.

Снова тишина.

– Да, заграница-а… – протянула Ирочка.

И все услышали, что мама плачет. Она всхлипывала в темноте и вытирала слезы бумажной салфеткой.

– Ну, ты что, мать, ты что? – Отец подсел к ней, погладил по голове.

– Вот как дорого… – пробормотала мама. – Вот как дорого денежки-то достаются…

– Эх, надо было этот кадр вынуть… – сказал Костя. – Смотри, мама, вот наш верхний лагерь. Прямо в пальмовой роще, видишь? Сидим себе и пьем кокосовое молоко.

Теперь на экране была умиротворяющая зелень, озаренная солнцем, под перистыми листьями пальм – хижины и палатки, двухколесная арба, дремлющий черный буйвол, рядом – голубой «джип».

– Земляная дамба вдоль побережья, сеть каналов и дренажных канав – и весь Шитанг превратится вот в такой райский сад.

– И ради этого надо тратить свои лучшие годы… – печально проговорила Ирочка.

Костя обернулся и ничего не ответил. Соня пошевелилась. Игорь посмотрел на нее: она глядела на Ирочку с выражением угрюмой ненависти.

– У каждого своя работа, – сказал отец. – У Кости – вот такая. И в этом доме все к его работе относятся с любовью и уважением. И с пониманием, я бы еще сказал. Прошу меня извинить, что так прямо, по-стариковски…

Он встал и, сутулясь, пошел в прихожую.

– Вы меня не так поняли, Сергей Сергеевич! – крикнула ему вдогонку Ирочка, но он не остановился, не обернулся, на ходу набивая табаком свою трубку. – Нина Ивановна, я ничего дурного не хотела сказать о Костиной работе. Наоборот, он герой, мученик, лучшие годы жизни он теряет в этой… я хочу сказать, в этих ужасных условиях.

И в это время Костя что-то сказал. Фраза эта, короткая и певучая, на андаманском языке, была печальна, как оборвавшийся птичий крик. Все замерли. Костя сидел, повернувшись спиной к экрану, на котором золотились и сияли андаманские кущи. Ши Сейн и Маун стояли под пальмами в глубине рощи и сосредоточенно оттуда смотрели. По их лицам нельзя было понять, улыбаются они или щурятся на солнце.