Евгений Туинов - Из-за девчонки (сборник)

„Ты понимаешь, Георгий, – говорила сама Наталья Витальевна, обращаясь, по обыкновению, к мужу, – мне казалось, что если я ее позову, позову по имени, то никогда уже больше не увижу. Люди спрашивали меня, что случилось, но я только отмахивалась и бежала дальше“. Потом она услышала разговор проходивших мимо мужчин: „Отчаянная девчонка, ох, вырастет – кто-то наплачется с ней!“

А Соня в это время, переждав аплодисменты, объявила, что теперь она будет танцевать, все равно ее мама потерялась, и ей идти теперь некуда. „И было на мне оранжевое платьице, яркое, как мак“, – подхватывала в этом месте Соня, обязательно в этом месте и непременно произнося одни и те же слова: „Яркое, как мак…“

У этого дуэта были благодарные слушатели: дядя Жора с умилением смотрел попеременно на жену и на дочку, глаза его наполнялись слезами, а Игорь замирал от счастья и нежности. „Яркое, как мак…“ Он видел это как наяву, он понимал Наталью Витальевну, которая бегала в темноте и хрипло дышала, не произнося имени дочери. Сколько раз Игорь искал свою второгодницу в запутанных лабиринтах сновидений – и точно так же ни разу не окликнул ее по имени. „У вашей девочки, – сказали потом счастливой матери какие-то солидные люди, – врожденное сценическое дарование“.

Еще одну легенду в этом доме любили повторять – легенду о человеке с глазами навыкате. Когда дядя Жора слушал этот рассказ, он вскакивал, начинал бегать по комнате, сжимая волосатые кулачки и бормоча: „О господи, господи…“

„В то лето мы отдыхали на даче у одних хороших знакомых, – буднично, деловито начинала Наталья Витальевна. – Сонечка перешла в шестой класс и, естественно, очень за год устала. Там было много ребятишек ее возраста. Местность красивая изумительно, отцы города, как говорится, вывозили туда на лето своих детей, а у сорокалетних мужчин с положением как раз и бывают двенадцатилетние дети…“

Таков был неизменный зачин, а дальше рассказ раз от разу менялся, пополняясь все новыми подробностями фешенебельного дачного быта. Постепенно скромный дачный поселок, неподалеку, кажется, от Десны, превращался в нечто подобное Карловым Варам – с финскими банями, теплыми бассейнами, казино, дискотеками (о которых в те годы, как понимал Игорь, еще и не слыхивали) и даже со своим минеральным источником.

„Ну, разумеется, Сонька была заводилой, мальчишки ходили за ней косяком. В заброшенном клубе (один из первых вариантов называл это место иначе – „пожарный сарай“) она там кукольный театр организовала, и началось повальное увлечение куклами. Пятнадцатилетние парни и те шили кукольные халатики под Сониным, естественно, руководством. Ну, собрались родители, люди с влиянием и связями, подкинули на воскресенье машину, рабочих, материалы, и за одни только сутки аварийное строение превратилось в прелестный маленький театр. Соня и сценарист, и худрук, и режиссер-постановщик, и главный кукловод – в общем, Фигаро здесь, Фигаро там. Спектакль был грандиозный, в трех частях, по волшебным сказкам Шарля Перро. Начался в девять утра, а кончился перед обедом. Народу собралось множество, зал был битком набит. Малыши с родителями, большие ребята, к кому на воскресенье гости приехали, на машинах, семействами, много было незнакомых. После спектакля овации устроили, хлопали, вызывали, участники выходили кланяться, смотрю – а моей Сони нет. Туда-сюда, ни на сцене, ни в зале, ни за кулисами…“

Игорь прекрасно понимал, что все было не так (если вообще было), но он берёг эту иллюзию и не отрываясь смотрел, как трепетно и живо меняется при каждом слове матери светлое Сонино лицо. То были часы всеобщего согласия в доме Мартышкиных, и Соня лишь снисходительно посматривала на отчима, который, наизусть зная концовку, то вскакивал, то садился и бормотал: „Своими бы руками убил, своими руками!..“

„А я от жары и духоты, – как по сигналу, вступала Соня, – вышла через заднюю дверь и побрела куда глаза глядят. Попала на поле, огромное поле ромашек, ровное как стол, одни большие ромашки, и ничего больше. Смотрю – догоняет меня высокий человек в сером костюме, седой, но лицо загорелое, моложавое. Окликнул по имени, я остановилась, он подошел. Стоим посреди поля, ромашки по колено, а небо облачное, темное, разговариваем. Спросил он меня, где учусь, чем занимаюсь. На „вы“ обращался, тихо и очень вежливо. Рассказал, что в городе Курске организует детскую студию при драматическом театре. Глаза голубые, немного навыкате. Взял меня за локоть, крепко так, и повел. И все говорит, говорит, тихо, но настойчиво, какое будущее меня ожидает. Я больше себе под ноги смотрела. Вышли почти к самой Десне, тут я взглянула на него случайно – и не понравилось мне его лицо. Чем не понравилось – сама не знаю. Испугалась, молчу. Тут, хорошо, проселочная дорога, и „газик“ едет, трясется, пылит. Я замахала рукой, а этот, седой, удивленно спрашивает: „Зачем?“ – „Домой пора, далеко мы зашли“. Покачал он головой, щеку пальцем почесал, засмеялся. Потом отпустил мой локоть. Я выбежала на дорогу, „газик“ остановился, там знакомые наши дачники. „Подвезти?“ Я оборачиваюсь, а серый так рукой неопределенно махнул и зашагал через поле, не оглядываясь.