Марсель Паньоль - ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ

Я слышал пение цикад, а на стене, желтой как мед, словно застыли лепные фигурки, которые, раскрыв рот, впивали солнечный свет. Это были маленькие серые ящерицы, отливавшие черным глянцем графита. Поль тотчас стал за ними охотиться, но принес только их трепещущие хвосты. Отец объяснил нам, что эти прелестные зверюшки нарочно сбрасывают хвост, как иной вор, спасаясь от полицейских, оставляет у них в руках свой пиджак. Впрочем, ящерица отращивает через несколько дней другой хвост, на случай если опять нужно будет спасаться бегством.

Примерно через час ходьбы нашу дорогу пересекла другая; здесь открылась круглая площадка, совершенно пустая, но в одном из секторов этого круга стояла каменная скамья. На нее мы усадили маму, и отец развернул план.

— Вот то место, — сказал он, — где мы вышли из трамвая. Вот место, где мы сейчас, а вот и перекресток Четырех Времен Года, где нас ждет возчик, если только нам самим не придется его там ждать.

Я с удивлением смотрел на две линии — прямую и кривую, которыми был обозначен наш путь: нам предстоял огромный крюк.

— Дорожные рабочие с ума, видно, сошли, — сказал я, — построили такую кривую дорогу.

— Не рабочие сошли с ума, — ответил отец, — а наше общество глупо устроено.

— Почему? — спросила мама.

— Потому что этот громадный крюк приходится делать из-за четырех-пяти больших поместий, через которые нельзя было проложить дорогу и которые тянутся за этими стенами… Вот, — добавил отец, отметив точку на карте, — наша вилла… Если считать по прямой, она находится в четырех километрах от Барасса. Но из-за горстки крупных помещиков приходится идти пешком девять километров.

— Многовато для детей, — сказала мама.

А я подумал: «Многовато для мамы». Вот почему, когда отец встал, чтобы снова пуститься в путь, я пожаловался на боль в лодыжке и попросил их еще несколько минут отдыха.

Мы шли еще час вдоль стен и поневоле кружили меж них, словно шарики игрушечного бильярда, которые никак не могут попасть в лузу.

Поль возобновил было охоту за хвостами ящерок, но мать его отговорила, притом в таких трогательных выражениях, что Поля даже слеза прошибла; он решил прекратить эту жестокую игру и занялся ловлей кузнечиков, которых давил камнями.

Тем временем отец объяснял маме, что в будущем обществе все замки превратят в больницы, все стены снесут и все дороги станут прямыми как стрела.

Я ужасно любил эти папины лекции о политике и общественном устройстве, я толковал их по-своему и часто спрашивал себя, почему бы президенту нашей республики не вызвать отца, хотя бы на время каникул: за три недели Жозеф устроил бы счастье всего человечества!

Неожиданно наша дорога перешла в другую, гораздо более широкую, но такую же запущенную.

— Мы уже почти у места встречи с возчиком, — объявил отец. — Вот там внизу виднеются платаны, это и есть перекресток Четырех Времен Года. И поглядите только, — сказал он вдруг, показывая на густую траву, стлавшуюся по низу стены, — вот чудесное обещание!

В траве валялись огромные железные брусья, сплошь покрытые ржавчиной.

— Что это такое? — спросил я.

— Рельсы! — ответил отец. — Рельсы для новой трамвайной линии! Остается только уложить их на место!

Всю дорогу попадались нам эти рельсы; но буйные травы, в которых они тонули, говорили о том, что строители новой трамвайной линии не торопятся.

Мы пришли к деревенскому кабачку на перекрестке Четырех Времен Года. Это был домик на развилке дороги, он прятался за двумя большими платанами, рядом был высокий водоем с колонкой из ракушечника, поросшего мхом. Сверкающая вода струилась из четырех изогнутых труб и тихонько журчала, напевая свою прохладную песенку.

Хорошо, наверно, было сидеть там, под сводом платанов, за маленькими зелеными столиками! Но мы не вошли в эту «западню», она ведь тем и опасна, что кажется такой прелестной.

Итак, мы уселись на парапете, тянувшемся вдоль дороги; мать развернула сверток с завтраком, и мы стали уписывать хлеб с хрустящей, золотистой корочкой — тот, когдатошний хлеб моего детства! — и тающую во рту колбасу, усеянную, словно мраморными крошками, белыми кусочками сала (по своему обыкновению, я прежде всего искал среди них зернышко перца, как ищут боб, запеченный в крещенском пироге [18]), и апельсины, которые, точно в люльке, долго качало море в испанских баланчеллах [19].

Однако мать озабоченно сказала:

— Жозеф, это все-таки очень далеко!