Эдуард Шим - Мальчик в лесу

Наконец она рассказала Дмитрию Алексеевичу про Серебровского.

Лыков словно бы не обрадовался и не огорчился, только глаз прищурил иронически:

— Значит, без меня — меня женили?..

— Понимаешь, Дима, как-то внезапно вышло… Я и не собиралась ему говорить, а тут в последнюю минуту словно подтолкнул кто… И поезд уже отправляется, и раздумывать некогда. В общем, само собой все получилось…

Лыков мял пальцами крупный, с рыжеватой щетиной подбородок, щурился. От этой привычки — щуриться — в уголках глаз у него пропечатались морщинки, светлые на темном. И когда Лыков серьезен, все равно кажется, что он с усмешкой глядит.

— Само собой, значит.

— Разве это плохо, Дима? Будет официальный перевод. И объяснять никому не надо.

— Кроме самого себя.

— Ты опять?

— Да нет, просто так.

— Дима, ведь все равно пришлось бы. Если ты не передумал, если у нас с тобой серьезно…

— Серьезно.

— …то все равно пришлось бы. Разве нет?

— Пришлось бы.

— Так в чем дело?

— Я и не говорю.

— Нет, у тебя такой вид, словно я неправильно поступила. А всего-навсего будет меньше хлопот и возни.

— Да, конечно, — сказал Дмитрий Алексеевич.

Наверное, они устали немножко от первой недели совместного житья, от всей ошеломительной полноты ощущений, и была необходима разрядка, чтобы дух перевести. Разрядка наступила после этого разговора. Лыков стал наведываться в свою школу, какие-то дела появились на пришкольном участке; ребятишки деревенские начали к нему забегать. Вера Ивановна не противилась. Она понимала, каково сейчас Дмитрию Алексеевичу; лучшая поддержка заключалась в том, чтобы не надоедать ему, не травмировать. Пусть Дмитрий Алексеевич даже обидится, ему только легче станет… И Вера Ивановна покорно позволила Лыкову отправиться с ребятишками в лес на трое суток. В неведомых торфяных озерах задыхалась рыба, Дмитрий Алексеевич собирался там чего-то прокапывать, не то спускать воду, не то добавлять воду.

— Разумеется, Дима, я не против! — сказала Вера Ивановна.

— Мы к воскресенью вернемся. Ничего?

— Вот и хорошо. Идите спокойно.

Вера Ивановна проводила всю их ватагу, стараясь казаться веселой и непринужденной, шутила по дороге, передразнивала голоса мальчишек. Лыков, кажется, ушел довольный.

А через день принесли вызов на переговорный пункт. Давний приятель Серебровский не забыл-таки, сдержал обещание.

Тимофей вышел из почтовой конторы на улицу и подождал, пока Вера Ивановна, в десятый раз спросивши про телефон, тоже спустилась вниз.

— Дак чего, в Шихино теперь пойдете?

— А что делать, Тимоша… Ужасно. Кошмар какой-то.

— Я тоже пойду. Вот домой забегу, и пойдемте.

— Домой? Как домой? Разве ты здесь живешь, в этой деревне?

Все-таки ненормальная женщина, честное слово. Только сейчас заметила, что Тимофей привел ее в свою деревню, в родную. Будь чужая деревня, так и знакомых на почте не нашлось бы. И горевать не надо, что пиво завезли.

Сестры Паньки, естественно, дома не оказалось. Дверь не заперта, в избе черт ногу сломит, все разбросано-раскидано. В окно заглядывают курицы, взлетели от голода на подоконник, что твои голуби сизые. Поросенок в хлеву орет. Злоба взяла Тимофея на сестру, зубами скрипнул. Мать с отцом на работе, так сестрица небось гулять побежала, тунеядка, духами напрыскалась. А хозяйничать за нее братец будет.

Тимофей вывалил месиво в поросячье корыто, куриную стаю шуганул пустым ведром: «Марш в капусту блох ловить!» Заскочил обратно в избу, начал быстренько снимать с дощечек сухие кротовые шкурки и укладывать их в корзину.

Исподтишка Тимофей наблюдал за Верой Ивановной, стоявшей возле дверей. Отчего-то Вера Ивановна присесть не захотела и все озиралась, как на выставке. Видать, понравилась ей изба, хоть и неприбранная. Изба в самом деле первый сорт. Батя у Тимофея — природный мастер-самородок: своими руками делает каменные, плотницкие и малярные работы. Двери в избе филенчатые, крашеные, и пол тоже крашеный, цвета луковой шелухи. Потолок по-городскому белый, обклеен газетами — годовой комплект районной газеты потрачен на потолок. На стенках фотографии висят и грамоты, которые мать наполучала. Еще рога лосиные между окнами — Тимофей в лесу нашел. Еще на подоконниках, в золотых банках от консервов, цветы растут, называются «ванька мокрый». Перед дождем «ванька» плачет; вот и сегодня поблескивают, слезятся листочки, и мелкие алые цветы съежились, потемнели, как затухающие угольки… Нет, стыдиться нечего — красиво в избе. Это все соседи утверждают, и бригадир тоже, и председатель колхоза. Если приезжает в деревню Починок лектор какой-нибудь или уполномоченный потребсоюза, поселяют непременно у Копенкиных. Вот так, Вера Ивановна! А то ли будет, когда встанет на ноги Тимофей, заимеет ружье, сделается промысловым охотником! Заживем, лучше некуда.