Луиза Олкотт - Юность Розы

— Осторожнее! Дядя подарил мне ее к прошлому Новому году, и я очень люблю ее. Она только что зажгла лампаду, чтобы разглядеть Амура, — до сих пор он не показывался ей на глаза, — сказала Роза, приводя в порядок свой рабочий столик.

— Так ей в пару нужно приобрести и Амура, чтобы она на него смотрела. Она и так терпеливо ждала целый год, — сказал Мэк в своей новой, не то смущенной, не то дерзкой манере.

— Вы же знаете, что Амур проснулся и улетел, как только на него попала капля горячего масла. Сколько ей, бедной, пришлось пройти испытаний, чтобы вернуть его обратно!

— Знаете, она похожа на вас. И прическа, и умный взгляд. Вам так не кажется? — спросил Мэк, поворачивая к кузине грациозную фигурку.

— Нисколько. С кем меня только не сравнивали! И с ангелом, и со святой Агнессой, а теперь и с Психеей.

— Если бы вы могли взглянуть на себя со стороны, когда слушаете музыку, или говорите о чем-то, или взволнованы, вы бы со мной согласились. У вас вся душа отражается в глазах, и вы становитесь совершенной Психеей.

— Как только заметите такое, скажите, и я посмотрюсь в зеркало. Мне хочется проверить, действительно ли это так, — развеселилась Роза, разбирая разноцветную шерсть.

Бормоча вполголоса стихи, Мэк вспоминал белую фигуру на зеленом склоне, залитую солнечным светом, и негодовал на себя за эту сентиментальность.

Юноша очень осторожно поставил Психею на место и заговорил о серьезных книгах.

После этого несколько недель Роза его почти не видела. Казалось, он наверстывал упущенное время, а когда появлялся, был как-то особенно рассеян и странен. Когда она привыкла к перемене его внешности, то обнаружила, что он сильно изменился и в других отношениях: стал порывистым и иногда сентиментальным. «Что ж, гений начинает понемногу проявляться, как я и предсказывала», — подумала она про себя.

День рождения Розы, когда ей исполнился двадцать один год, почти не отмечали, так как в семействе продолжался траур. Все особенно нежно обращались с девушкой в этот день, вспоминая, как бедный Чарли любил ее. Ей подарили множество подарков и засыпали добрыми пожеланиями. Маленький кабинет был убран осенними листьями, а на столе красовалось такое множество редких и милых вещиц, что она позабыла о своем богатстве, чувствуя себя щедро одаренной любящими друзьями.

Увидев один из подарков, она не могла не улыбнуться: Мэк прислал ей Амура, но не толстощекого ребенка, а прекрасного стройного юношу с крылышками и с переломленной стрелой у ног. К нему была приложена поэма «К Психее». Роза была поражена красотой стиха, тем более что вместо остроумия, комплиментов или игривости поэт вложил в них нечто возвышенное. Трогательная легенда о Психее и Амуре стала для него предлогом рассказать о девичьей душе, ищущей и тоскующей о любви.

Роза много раз перечитывала поэму, устроившись среди разноцветных осенних листьев, которые украшали комнату, и каждый раз находила в ней новую глубину и прелесть. Вещь была изящной и совершенной в своем роде; дивной музыкой лились слова; перед глазами, словно живые, вырастали поэтические образы. Роза давно уже не придавала значения дорогим подношениям, но в этот подарок Мэк вложил свой вкус и талант, а главное, желание ей понравиться. Весь день родственники приходили поздравить ее, Мэк явился последним.

Когда он пришел, Роза вместе с Дульче любовались прелестным закатом солнца из западного окна. Этот октябрьский вечер выдался замечательно красивым. Роза обернулась на звук шагов и, спустив девочку на пол, пошла навстречу кузену. Красноватый отблеск заходящего солнца озарял ее счастливое лицо.

— Дорогой Мэк, как хорош ваш подарок! Я не могу иначе отблагодарить вас за него, — наклонив голову кузена, она поцеловала его в лоб, как целовала всех других в день рождения.

Но этот поцелуй произвел странное действие: сначала Мэк покраснел, потом побледнел. Роза прибавила шутливо, думая приободрить скромного поэта:

— Никогда больше не говорите, что вы не пишете стихов, и не называйте их дрянью. Я знала, что в вас есть искра гения, а теперь убедилась в этом!

Тут Мэк не выдержал и как бы против своей воли воскликнул:

— Это не гений, это — любовь!