Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь

— И вообще, она больше живет эмоциями, а рассудок у нее на втором плане.

— Ну что ж, — сказала бабушка, — мы, женщины, всегда живем больше эмоциями, зато у нас очень насыщенная жизнь.

Бабушка вышла вслед за мной и в коридорчике сказала мне как-то очень ласково и задумчиво:

— Будь доброй, Машутка, будь доброй — это очень хорошо.

— А разве я злая? — спросила я, уткнувшись в бабушкино мягкое и теплое плечо.

— Иногда немножко бываешь, — сказала бабушка и погладила меня по голове.

Я пошла к себе и стала думать, какая я — злая или добрая — и какой надо быть, чтобы жить со спокойной совестью.

Мне все-таки кажется, что полковник был прав в одном. В самом деле, разве можно быть доброй к фашистам и вообще ко всяким подлецам… Да, а что такое «эмоции»? Надо обязательно посмотреть в словаре — может, это что-то очень плохое и обидное. Интересно, есть ли эти самые эмоции у Г. А.? Или у белобрысого Семена? И только я об этом подумала, раздался звонок. Я пошла и открыла дверь. Опять телепатия! За дверью стоял Семен.

— Здравствуй, Маша, — сказал он смущенно.

Он смущается?! Новость.

— Мы уже виделись, — сказала я холодно.

— Да, — сказал он.

— Да, — сказала я.

Он переминался с ноги на ногу на площадке.

— Ну, что же ты? Входи… раз уж пришел, — еще холоднее сказала я.

— Нет, я на минутку, — сказал он еще смущеннее. — Я только зашел сказать, чтобы ты не думала, что это я рассказал Герке и этому… как его, Апологию, про Веньку…

— А мне наплевать, — сказала я, — и вообще ты… Караваев. Вот ты кто.

— Половинкин я, — сказал он грустно.

— Нет, Караваев. То есть Каратаев. Ты до-обренький. Очень.

— Я добренький? — он удивился.

— Ну да. Ты всем, всем помочь хочешь. И со всеми хочешь быть в хороших отношениях.

— Ну и врешь, — он уже успокоился и принял свой обычный не то нахальный, не то добродушный вид, — ну и врешь. И вовсе не со всеми я хочу быть в хороших отношениях. С твоим Герасимом, например, я…

— С кем? С кем? — спросила я.

— Ну, с Геркой.

— Он не Герасим вовсе, а Герман.

— Ну да, Герман! Герасим — я с ним еще в детском саду вместе был.

— Ну и ладно, — сказала я, но мне почему-то стало обидно.

— Ну и ладно, — согласился он, — а насчет того, что я всем помочь хочу, так я об этом не думаю. Так получается. — Он засмеялся. — Иногда, верно, здорово влипаю в этом деле. Не разберешь ведь сразу-то, стоит ли еще кому-то помогать…

«Вот, вот, — подумала я, — и этот туда же».

— Раз как-то помог тетке какой-то мешки до машины дотащить, а тетку около машины милиция и зацапала, и меня чуть с нею не повели. Еле отговорился. А на вид такая тетка хорошая. — Он опять засмеялся.

— Что такое эмоции, ты знаешь? — спросила я.

— Это, наверно… из радиотехники чего-нибудь.

— Сам ты из радиотехники.

— Ну, тогда не знаю.

— То-то! И вообще ты трус.

— Что-о? — он даже задохнулся от возмущения.

— А то! Почему ты молчал, когда Петька Зворыкин предложил всыпать Венькиной компании?

Он презрительно посмотрел на меня.

— Вот и видно сразу, что девчонка. Кто же о таких делах в классе треплется?

— А Петька не испугался.

— Балаболка твой Петька. Звонок! — сказал он сердито, и в это время в переднюю вышла бабушка.

— А-а, — запела она, — наш юный рыцарь! Чего же вы не заходите?

Я фыркнула.

— Спасибо, — сказал Семен вежливо, но я видела, что он злится. — Я в другой раз. Сейчас мне некогда. До свиданья.

— Жаль, жаль, — сказала бабушка.

— До свиданья, — повторил Семен.

— Пока, — сказала я.

— Эм-моции! — сказал Семен.

— Что, что? — спросила бабушка.

— Это я так, — сказал Семен и помчался вниз по лестнице.

— Что это он? — поинтересовалась бабушка.

— Бабушка, а что такое «эмоции»? — спросила я.

— Эмоции — это чувства, девочка, чувства, — сказала бабушка и почему-то вздохнула.

Только-то! А я уж подумала…

Я вбежала в кухню, открыла окно и легла на подоконник. В подворотне стоял злой и взъерошенный Семен.

— Эй, Сенечка! — крикнула я.

Он повернулся, посмотрел в мою сторону и будто нехотя подошел поближе.

— Ну, чего еще? — спросил он.

— Я с Венькой Жуком дружить буду! — крикнула я.

Он удивленно посмотрел на меня. Потом усмехнулся.

— С Венькой? С Венькой можно, — сказал он и, засунув руки в карманы, пошел со двора.

Скажите пожалуйста, разрешил! На что он сдался мне, этот Венька?.. А Г. А.-то, оказывается, Герасим. Смешно. Герасим и Муму. Тургенев. Герасим? Вообще-то ничего, даже оригинально, и по крайней мере не Апологий какой-нибудь. Но зачем он в Германа переделался? Чудак!