Евгений Титаренко: Никодимово озеро

Автобус на девятнадцать десять «по техническим причинам» отменили, пришлось ждать до двадцати двух.

Солнце ненадолго притаилось в жиденькой хвое соснового бора, что с трех сторон окружал автостанцию, потом нырнуло за крышу автовокзала, и у подножия сосен загустели сумерки.

― Оля (между прочим, настоящим именем Алены было Ольга), ты уж там поосторожней, гляди… — напутствовала Аленина мать, Анастасия Владимировна. — И зачем вам эти ласты понадобились!..

― Я, мам, буду осторожно, у самого бережка! ― обещала Алена, и серые, в крапинку глаза ее округлились в такой детской, такой непосредственной искренности, что Сергей невольно отвел свой взгляд в сторону.

― Ты, пожалуйста, смотри за ней, Сережа, чтоб не обидели…

Сергей пробормотал в ответ что-то невнятное.

Родители — народ определенно близорукий. Смотреть, чтобы не обидели Алену, которая сама любого может обидеть. Из мальчишек во всем классе один Сергей, пожалуй, и мог бы противостоять ей, потому что сам учил всему, что познавал в спортшколе: самбо, боксу. Правда, уже почти год, как они не мерялись силами. Может быть, повзрослели, поэтому? Но занятия их сами собой прекратились. А теперь казалось даже невероятным, чтобы, надев перчатки, стараться ударить Алену в солнечное сплетение или под диафрагму…

Подумав об этом, Сергей с любопытством покосился на Алену.

― Лиза! — в свою очередь, давала та указания сестренке. — Надя уедет поступать в институт, ты останешься одна, береги маму! — Потом она всех перецеловала, в том числе Сережкину мать, а когда автобус тронулся и провожающих стало не видно за поворотом, шумно вздохнула: — Наконец-то…

Сергей думал, она что-нибудь скажет, но проехали сосновый бор, затемнели по обочинам дороги ели, а она все молчала, глядя из-под опущенных ресниц на чью-то макушку перед собой.

― Затосковала? — мстительно полюбопытствовал Сергей.

― Будто ты знаешь даже, как люди тосковать умеют?.. — ответила Алена чьей-то лиловой макушке. — Для этого надо, чтоб душа была. — И, шевельнув уголками сомкнутых губ, она помолчала немного, потом неожиданно резко обернулась. — Ты почему Гришке и Левке ничего не сделал?

Что Гришка и Левка из параллельного девятого «Б» вертелись на автовокзале, Сергей видел, а что такое им надо было сделать — понятия не имел. Показал Алене на переносицу.

― Брови раздвинь…

Алена «раздвинула» их обеими руками.

― Гришка сказал про меня: «Полумужик-полудевка уезжает».

― Ведь я же не слышал…

Алена отвернулась от него.

― Другой на твоем месте услышал бы…

Зажгли свет в салоне, и чернота за окном поглотила ели, где-то в стороне за которыми на целых полтора месяца оставался Сосновск со всеми его сосновскими заботами.

Привыкший не обострять отношений с Аленой, Сергей сделал вид, что ничего не слышал о ком-то другом, вытащил из кармана вчерашнюю «Комсомолку» и — в надежде растянуть это занятие на полдороги — стал искать мат в три хода для черного короля в эндшпиле.

Ехали уже около часу. Молчали. После того как Сергей занялся газетой в автобусе, Алена вообще замкнулась. И Сергей подумал даже, что она спит. Но километров за пять до рудника Алена решительно поднялась, вытащила из рюкзака теплую шерстяную кофту, надела, двумя-тремя жесткими движениями гребня привела в порядок свои роскошные волосы, приказала:

― Надень и ты что-нибудь.

Сергей, подумав, старательно, до самого горла застегнул тужурку. Алена презрительно хмыкнула на это, подхватила рюкзак и загодя прошла к выходу, чтобы первой взять чемоданы из багажника.

Попутных машин до Никодимовки, как и следовало ожидать, в этот поздний час не предвиделось. В полукилометре от автостанции редко мерцали желтые огоньки рудника. Голубой тоненький серп луны, на нижнем роге которого могло бы висеть ведерко, что, как говорят, к сухой погоде, едва освещал верхушки елей. Было темно и до того тихо, что, когда умолк автомобильный мотор, в ушах заломило от тишины.

О том, чтобы ждать утра, не было речи.

Алена вручила оба чемодана Сергею, потом отняла.

Сергей возражать не стал. Ему нравилось наблюдать, как вышагивает Алена с рюкзаком и двумя чемоданами в руках своей привычной экстра-походкой: голова вверх, взгляд — куда-то перед собой, в пространство, туловище — прямо. Выносливость ее всегда удивляла. Десять раз можно выдохнуться, таща что-нибудь, а она подхватит рывком — и пошла: губ не разомкнет, чтобы пожаловаться, капельки пота со лба не смахнет. И если остановится вдруг — не от усталости, а из принципа: мол, понесла — хватит.