Полиен Яковлев - Первый ученик

— Какой у меня шоколад? — испугался Амосов, и с тех пор съедал его по дороге, раньше чем приходил в гимназию.

Спокойнее всех оставался Мухомор. Ему просто было противно ввязываться во все эти дрязги.

— Да ну вас! — обычно говорил он друзьям. — Только и разговоров — Амосов, Амосов. Плевал я на Амосова. По всем-предметам я иду лучше него.

— Вот то-то и досадно, — горячился Самохин. — Ты лучше, это каждый знает, а отметки у кого лучше? У тебя или у Амосова? Двойку тебе по-гречески кто поставил? Швабра? А за что?

— Сейчас, в общем, у тебя отметки лучше, это так, — присоединился к разговору Корягин, — а вот не сегодня-завтра учебный год кончится, тогда и увидишь. Ручаюсь, чем хочешь, что Амосову разные грехи простят, а тебе не простят. По географии Амосову двойку вляпали? А думаешь, ему не выведут круглое пять? Выведут.

— Как же это? — насторожился Мухомор. — Уж это было бы…

— И будет. Ты думаешь, они постесняются?

— Мы тогда парты перевернем, — решительно заявил Медведев. — Что это, в самом деле? До каких пор издеваться будут?

— Нет-нет, — убеждали другие, — теперь уже Амоське крышка. Наш Мухоморчик будет первым учеником.

— Держи карман шире, — набросился на говоривших Самохин. — Да где это видано, чтобы такого, как Мухомор, первым сделали? Что ж, Мухомор, по-вашему, подлиза? Ябеда? Зубрилка? Я второй год сижу, мне лучше знать. Амоська был и будет первым. У него репетитор, у него Швабра.

Мухомор слушал все эти разговоры и, в конце концов, сказал отцу:

— В классе у нас прямо базар какой-то. Каждый день торгуются: кто будет первым — я или Амосов.

— А вообще у тебя как? — спросил отец.

Мухомор принес дневник, показал отметки.

Приятно было отцу видеть пятерки по всем предметам. Улыбнулся, позвал мать:

— Гляди, Володька наш каким козырем по наукам шагает! Только среди умных наук и вредные есть. Закон божий, например. Впрочем, какая же это наука? Не наука это, а туман. А еще, вернее сказать, дурман. Да… Великое дело — образование. Гимназия — она штука полезная, только уж больно там начальство старается послушненьких воспитать. Чтобы молодые люди выросли да царю-батюшке верой и правдой служили. Чтобы не рассуждали, значит.

Отец вздохнул.

— А все-таки ты учись, — сказал он Володьке. — На математику налегай, на физику, на русский, географию. Все это пригодится, пригодится, Володька. Гимназию окончишь — в университет пойдешь, а там… — Отец задумался. — А там, — сказал он, — как кончишь, нос не дери. Не забывай, из какого ты теста склеен, из какой семьи вышел, кто твои друзья да родичи. Слесаря, кузнецы, машинисты. Дядька твой родной — кочегар. Будешь доктором или еще кем — не забывай, на чьей стороне стоять. Помни — отец у тебя человек рабочий. Дед твой — матери твоей папаша — стрелочник. За стрелочников, за слесарей, за черный рабочий люд стой, Володька!

Володьке чудилась в словах отца какая-то торжественность, и сам он почувствовал себя как-то празднично. Сказал, смотря на отца большими глазами:

— Буду всегда это помнить. Амосовы да Бухи — они, наверное, везде есть. Правда, папа?

— Правда. А насчет того, что у вас в классе делается, ты им спуску не давай. Бери умом. Просить ничего не выпрашивай, не унижайся, — отец погрозил пальцем, — не унижайся, а свое требуй. Заслужил пять — требуй пять. Не давай себя обкрадывать. Еще в жизни эта бражка обокрасть тебя успеет, еще успеют поездить на тебе. Приучайся не давать свою спину для таких седоков. Во, брат, как!

И Мухомор решил не сдаваться. В тот же вечер обложил себя книгами, повторил то, другое, крепко выучил заданное на завтра, аккуратно сделал все письменные работы, почитал немного на ночь и заснул.

Видел во сне отца на паровозной площадке. Спросил его:

— Далеко, папаша?

Отец показал рукой вдаль, дал свисток, и паровоз бодро помчался…

Перед концом учебного года уроки, казалось, тянулись особенно долго, вяло и нудно. Все утомляло — и солнце, и голубое небо, и набухающие почки. Хотелось за город, к реке, на луг, в просторы, подальше от посеревших уже стен гимназии, от длинного коридора и до ужаса надоевших и примелькавшихся мелочей: дверных ручек, разбитой форточки, грязной классной доски. Единственно, что приобретало новую, свежую прелесть, — это звонок. Каждый новый рассыпчатый звон Акимова колокольчика, кстати, уже порядочно позеленевшего после отъезда попечителя, наполнял сердце надеждой на близкий отдых, а главное — волю.