Александр Кононов - Верное сердце

Грише стало не по себе. Почему козлом оказался Ян, а не Евлампий? Сбиться со счета «вилочки-ложечки» трудно. Значит, так Ян и будет стоять, согнувшись, до вечера, а Евлашка будет через него скакать, пока сам не устанет?

Но Евлампий не уставал.

Он скакал и скакал, да еще и подмигивал Грише: вот, мол, дурака нашли — сметанную голову…

Наконец Гриша вспомнил: а «ножички» где же? «Вилочки козлу», «ложечки козлу», а «ножички»? Он и сам теперь толком не помнил, что должно идти после «ложечек» и закричал запальчиво:

— «Ножички»!

— Чего «ножички»? — оглянулся Евлампий и нечаянно задел Яна ногой.

— Задел, задел! Теперь становись сам!

— Чего задел, где задел?

— Еще не было «задел козла». Значит, это ты рано…

— «Рано, рано»!… Рано у барана!

— Но ты ж сбился? Задел?

— А зачем ты заорал «ножички»? Какие тебе еще «ножички»? Ты заорал, я и сбился.

— Сбился — значит, козел. Становись!

— Становится виноватый. А я не виновен. Кто сбил меня своими дурацкими «ножичками», тот и виновен.

— А, так ты не хочешь быть козлом? — зловеще спросил Гриша, подходя к Евлампию. — Ты не хочешь по-честному?

— Но, но! Убери грабли подальше… Одного такого мы видали, через левую руку кидали!

Гриша близко увидел злые глаза Евлампия, узенькие, карие, в зеленых крапинках.

Не помня себя, он схватил его изо всех сил, пригнул к земле:

— Ян, прыгай через него!

Евлампий ловко вывернулся, с размаху дал Грише подножку, тот покатился на песок, еле успев ухватиться за Евлашину ногу. Но раз ухватился, то и не выпустил, — Евлампий упал рядом…

Выйдя от Перфильевны, прасол Лещов долго глядел на мальчишек. Враги самозабвенно катались перед ним по земле. Верткий Евлампий то и дело оказывался наверху, но каждый раз потом его подминал под себя Гриша: он все-таки был сильнее.

В сытых глазах прасола засветился неподдельный интерес; он даже описал полукруг около дерущихся, стремясь, видно, разглядеть подробности битвы. Наконец Гриша окончательно уселся на Евлампия и, схватив гореть песку, заорал победно:

— Ешь землю, проси пощады!

И тут увидел перед собой бороду Лещова. Он вскочил испуганно.

Но прасол только сказал сыну:

— Не умеешь, дурак, сдачи давать!…

И пошел к двуколке. За ним поплелся и Евлаша, одергивая измятую рубаху и посылая исподтишка Грише и Яну разные посулы — в виде сжатых кулаков, кукишей, высунутого языка; все это чередовалось у него с удивительным проворством.

Гриша с Яном долго обсуждали происшедшее, и воспоминаний об этом, должно быть, хватило бы у них на целый день…

Но тут возник на дороге щеголеватый топот. Предчувствуя необычайное, мальчики побежали к придорожному плетню. Скакал эскадрон драгун. Впереди на золотистом жеребце сидел хмурый офицер; лицо у него было словно забинтовано огромными усами. Драгуны пропылили мимо «Затишья» не останавливаясь.

Стоявшая с ведрами у колодца кухарка Анфиса проговорила громко:

— Это они солдата ищут…

Гриша спросил у нее осипшим от волнения голосом:

— Какого солдата?

— Беглый солдат, сказывали, в лесу объявился.

— А кто… Как его зовут?

— Да ты что взвился-то? Я на его крестинах не была…

Взяв ведра, она пошла к дому.

Гриша на Анфисиных крестинах тоже не был, а как ее зовут, знает. Но приставать к кухарке с расспросами не решился. Пробормотав растерянно в сторону Яна: «Погоди, я сейчас», он пошел домой. В избе была только одна мать. Гриша начал говорить про драгун, но она закричала:

— А, провались ты! Уйду вот от вас от всех, тогда спохватитесь, да поздно будет!

Гриша испугался, что мать уйдет. Она давно грозилась уйти «куда глаза глядят», и каждый раз становилось страшно: а ну как в самом деле уйдет? Без нее худо будет. Даже сердце падает, когда подумаешь об этом. Гриша выскользнул из избы и сам пошел по усадьбе «куда глаза глядят». И увидел Яна; тот успел уже заняться делом: сидел у сажалки, налаживал к спуску на воду сухую корягу. Хорошо плыть на ней к другому берегу!

Ян посмотрел на расстроенное Гришино лицо и сказал уверенно:

— Это Ивана ищут.

И сразу оба забыли про корягу, бросили ее на берегу, пошли в поле и долго ходили — до вечера, говорили про Ивана, про тех, кто его спас, про боевую дружину, которая помогла солдату бежать из тюрьмы. В дружине ровно двенадцать человек, все — в красных рубашках, в высоких сапогах, с револьверами. Про многое говорили, мешая услышанное со своей выдумкой, и выдумки этой не стыдились. Она ведь не была ложью.