Софья Могилевская - Дом в Цибикнуре

— Приду.

— И ты, Аннушка, смотри приходи… и бабушка.

Когда Наташа возвращалась домой и снова пролезала через дыру в плетне, она, немного замявшись, сказала:

— Алёша, можно спросить тебя про одну вещь?

— Спрашивай, — сказал Алёша, придерживая руками прутья плетня, чтобы Наташе с ворохом рябины было ловчее протиснуться.

— В эти дни у вас на почте писем не разносят?

— Нет, — сказал Алёша. — Седьмого из города совсем не приезжает почта. Только восьмого, после обеда. А разносить я буду девятого.

— А если будет какое-нибудь очень важное, очень, очень важное письмо, тогда ты его принесёшь?

— Да, — сказал Алёша, — если будет такое важное письмо, я его сразу принесу в детдом…

Обратно домой Наташа вернулась ещё более весёлой и оживлённой.

— Скорее, скорее беги в столовую! — встретила её у входа Клава. — Там ещё столько дел, что голова кругом идёт… А ведь собрание уже скоро… И, может быть, знаешь, вечером будет важное выступление по радио.

Наташа с красной рябинкой в руках, не заходя в дом, помчалась помогать в столовую.

Удивительно, до чего преобразился весь дом! Он стоял такой торжественный, светлый и прибранный! Белоснежные выутюженные занавески даже топорщились на окнах. На всех кроватях лежали розовые и голубые пикейные покрывала, а на пышно взбитых подушках были белые накидки.

Вдоль всего коридора тянулась полосатая дорожка, и ребята обходили её бочком, чтобы как-нибудь не смять и не сбить в сторону.

А над входом висела такая густая зелёная гирлянда, что, право же, казалось, что настоящая большая ель ради праздника сама пришла из лесу и обвилась всей своей хвоей над входом в дом.

Но что творилось в столовой!

На всех столах были совершенно белые, без единого пятнышка, скатерти, и всюду стояли пышные букеты тёмной брусничной зелени с красными гроздьями рябины.

Над окнами, над дверью, возле портретов, просто на стенах висели сосновые и еловые ветки, и свежий запах леса, разливаясь по столовой, старался пересилить необыкновенные ароматы, которые лились из всех кухонных кастрюль и горшков.

Что это были за ароматы! Прямо невозможно было утерпеть, чтобы не сунуть коса в раздаточное оконце и как следует, пока хотя бы носом, не попробовать всех вкусностей, которые наготовили повара к сегодняшнему ужину.

Недаром старший повар Елена Ульяновна сидела еле живая на одном табурете, положив обе ноги на второй табурет.

И недаром второй повар Тоня то и дело подходила к огромной, двадцативёдерной бочке и всё пила да пила холодную воду. Кружку за кружкой, кружку за кружкой…

И, наконец, недаром накануне вечером, почти заполночь, в кухне шло бурное заседание всего кухонного начальства во главе с завхозом Ольгой Ивановной. Нужно было из всех тех продуктов, из которых готовили каждый день, составить такое праздничное меню, чтобы оно совсем не напоминало каждодневное. А это было не так-то просто!

Но когда с утра повара принялись за готовку, всё придуманное накануне неожиданно полетело насмарку.

Чуть свет из соседнего Куптурского колхоза на кухню явился паренёк с мешком за спиной. Он скинул на пол мешок, развязал его и перед восхищёнными взорами Елены Ульяновны и Тони стал выкладывать на стол одного за другим хорошо раскормленных гусаков.

Выложив на стол гусаков, паренёк аккуратно сложил мешок и сказал:

— Иван Иваныч, наш куптурский председатель, и все колхозники велели сказать: «Пусть ребятишкам будут весёлые праздники!»

Не успела кухонная дверь закрыться за куптурским пареньком, как кухня снова принимала гостей. На этот раз явилась тётка Дарья, самая главная заведующая молочной фермой их собственного Цибикнурского колхоза. С тёткой Дарьей пришла тётка Агафья. Обе они принесли по бидону молока и по жбану сметаны и творога. Да впридачу у каждой было в платочке по десятку яиц (это уже не от колхоза, а от самих себя ребятам к празднику).

Совершенно ясно, что тут же, буквально на лету, всё праздничное меню было составлено заново.

И совершенно ясно, какое это получилось меню, с прибавлением гусаков, молока, сметаны, творога и яиц!

Поэтому и неудивительно, что к вечеру Елена Ульяновна еле дышала, положив в изнеможении ноги на второй табурет, а Тоня готова была выпить все двадцать вёдер холодной воды из огромной бочки.