Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь

Как потом Лида радовалась, что не сказала ему этого. Плакала, думая о нём, и радовалась, что хотя бы здесь хватило ума не отказать.

Но сейчас она ни о чём, конечно, не догадывалась. Просто взяла коробку: «Странный какой-то он». Но когда батянька с удовольствием перемешал фишки, ловко, одной рукой, поднял свои семь штук и потом хряпнул об стол дупель один-один, Лида успокоилась.

— Конечно, — сказала она, — фишки-то небось сам метил!

Это была обычная доминошная «подначка», без которой вообще нет игры. Бывший Булка ответил ей в тон:

— Что нам метить? Мы без метки насквозь видим. Глаз — рентген!

На этом слове его как током шибануло. Он положил фишки на стол. Причём, что совершенно поразило Лиду, — дырочками наверх, в открытую! Бывший Булка не сразу заметил столь невероятную для него оплошность.

— Я… это, Лидуш… — и не знал, что говорить и делать дальше. Засыпался! Сейчас ещё Маринка придёт. — Я это, Лид… — он мотнул головой не то в сторону ванной, не то в сторону кухни. — Я, понимаешь, дочка…

И слово «дочка» он говорил раз в сто пятьдесят лет. Они услышали эту «дочку» оба.

— Батянь?

Он встал, пошёл на кухню, сел к столу, положив лоб на ладонь… Ну? Совсем раскис?

Лида из комнаты старалась услышать, что он там делает. Всё, что было с нею лишь час назад, провалилось в тартарары. Остался непонятный, будто жутко провинившийся батянька.

Лида встала, чтобы пойти за ним. Прислушалась, прислушалась — ни звука… В прихожей её заставил замереть и вздрогнуть звук ключа… Вошла мама. Лида бросилась к ней.

— Здравствуй-здравствуй, Лидочка, — сказала Марина Сергеевна чуть равнодушно и устало. Обычный голос её после работы.

— Мам! Там батянька! — в самое ухо зашептала ей Лида, так что маме пришлось отстраниться.

— Что… папа? — сказала она, давая понять, что слово «батянька» нелепо.

— Он… — Лида кивнула на кухонную дверь. — Он сидит!

Марина Сергеевна пожала плечами. Однако Лидкина сумбурная тревога тронула холодной лапой и её. Как была, в шапке, в сапогах, с соленым московским снегом на подошвах, она пошла на кухню. Лишь на ходу расстегнула две верхние пуговицы.

Увидев её, муж встал. Глаза их встретились.

— Что случилось, Николай? — спросила она довольно строго.

— А Лидушка где? (Лида вошла на кухню почти сейчас же вслед за матерью.) Выйди отсюда пока, Лид. (Лида, поддаваясь настроению мамы, пожала плечами: «Чудит батянька!») Нет, погоди, Лид…

— Ну что ты волынишь! — Мама присела к столу. — Я устала безмерно. И рукописи, и вёрстки — всё как снег на голову. (Он кивнул.) Ну так что ты молчишь!

— В общем, Маринчик… в общем, у меня, наверно, рак.

— Господи, Коля! Что ты несёшь? Ты был у врача? Они же никогда не говорят!

— Мне сказал.

— Ну что это такое! — Она заплакала; Бывший Булка растерянно смотрел на неё. — Дайте мне что-нибудь… Лида! Ну дай же мне стакан воды!.. Коля! Это неточно ведь! Какие-то террористы, а не врачи! — Она достала платок, начала вытирать чёрные от туши слёзы. — Ой, подожди, Николай, ужасно щиплет… — Она встала, такая милая, неуклюжая в пальто, пошла в ванную, прикрывая левый глаз платком. Крикнула уже оттуда: — Возьмите кто-нибудь мою шубу!

Лида отступила на шаг, и отец легко побежал в ванную. Потом она услышала его голос:

— Ну, Маринчик, кончено. Ладно?

И звук поцелуя. Он, наверно, её в щёку поцеловал.

— Подожди, Николай… — И потом: — Ну вот, хоть могу поплакать спокойно. Тушь проклятая! Такую дрянь выпускают… Ох, Колька ты, Колька! Ну что мне с тобой делать!..

Лида села на то место, где только что сидел отец. Она ещё ничего не поняла. Медленно, но с каждым ударом всё быстрее и громче в сердце её рождался страх. Сердце будто ковало его: бум-бух, бум-бух…

Лида сидела на стуле, словно жук из коллекции, пришпиленная своим отчаянием и незнанием. Делать-то чего?.. Куда-нибудь бежать… В аптеку…

— Ну садись, Маринчик. Давай сапожки снимем.

— О-хо-хо-хо-хо! — И снова послышались её рыдания.

Лида что есть силы нахмурила брови. Глаза её были сухи. Кому-нибудь позвонить? У одного мальчишки из их класса, Антоняна, мать доктор. Бред собачий. При чём тут доктор?

Мама и батянька ушли в свою комнату. Лида продолжала сидеть на кухне. В оцепенении. Или в чём-то таком — потому что раньше у неё никогда никакого оцепенения не бывало. Батянька, батянька, батянька… Чего же у него рак-то? Даже не узнали по-человечески!