Феликс Маляренко - Суворовец Соболев, встать в строй!

— Дурак, — это уже было отпущено Витькой.

Правильно говорят, слово – не воробей… Да, Санька выпустил, и Сорокин его поймал и держал крепко.

— Вот теперь мне всё ясно. Значит, вот кто вас надоумил! Вожатый! Ваш вожатый! Как же я сразу не догадался? Но почему вы? Пусть бы он и запирал. Хор-р-рош комсомолец. Есть чему пионер-р-ров учить, как старших товарищей замуровывать.

Санька опустил голову, сжался, готовый исчезнуть.

— Я обращусь в комсомольскую организацию училища, пусть они заменят вожатого, — продолжал майор Сорокин.

Санька смотрел в пол, ничего не видел и боялся поднять глаза. Кто знал, что всё так обернётся? Теперь, оказывается, виноват Володя. И Саньке, которому десять минут назад было страшно за себя, за то, что его накажут нарядом на воскресенье, становилось ещё страшнее оттого, что пострадает вожатый. И всё из-за глупо выпущенного слова. Какую силу имеет оно – слово! Оно пробьёт любую оболочку, столкнёт с кем угодно. Теперь он был готов до конца года каждый день стоять в наряде. Санька вновь поднял глаза на командира роты.

— Может, Вы ещё хотите что-нибудь добавить, товар-р-рищ сувор-р-ровец Соболев? Вот скажите, как Зайцев учил Вас всех запирать Воробьёва?

Санька опять опустил голову.

— Расскажите, расскажите, как сувор-р-ровец Зайцев научил вас запирать товар-р-рищей. Или вы боитесь?

— Он нас не обучал, и мы не боимся, — вдруг какая-то тёплая волна поднялась от живота, где прятался страх, и смыла его, освободила Саньку, и от этого ему сразу стало легко. – Это не Зайцев, это я запрятал Воробьёва между окон.

— Как это вы, такой маленький, такого большого и между окон? Очень интер-р-ресно!

— Я не сажал! Он сам! – настаивал Санька. – Я только шпингалет защёлкнул.

— Очень интер-р-ресно. Продолжайте, пр-р-родолжайте.

— Он сказал, что он не коряга, а растянутый. И залез меж окон. Окно он сам раскрыл, а я только защёлкнул. Я виноват.

— Врёт он всё, — спокойно, но громко произнёс Витька. – Это не он. Это я. Сначала я сказал Воробью, что он в тумбочку не залезет. А он залез. Тогда я сказал, что он между окон не поместится, но он поместился.

— Врут они всё, — на этот раз подал голос Серёга Яковлевв. – Это не они, это я. Им бы не догадаться.

— Да они врут! Да куда им, куда Зайцеву! Это я! Я! Я! – на этот раз горланили все восемь нарушителей воинской дисциплины. И из канцелярии, из которой минуту милицейским рассерженным свистком звенело «р-р-р-р-р» командира роты, сейчас доносился разноголосый спор восьмёрки второго взвода, каждый из которой доказывал своё право на заключение Кольки Воробьёва между дубовыми рамами.

— Вожатый здесь ни при чём, — громче всех горланил Витька. – Это я, меня наказывайте, заставляйте площадку мыть, ставьте в наряд, выгоняйте из училища.

И вдруг над этим многоголосьем пронзительно зазвенел милицейский свисток.

— Прекр-р-ратить! Всем объявляю нар-р-ряд вне очереди. Кругом, шагом марш! В сушилку за дер-р-ревянными лопатами и чистить снег. Хорошо чистить, чтобы ни одной снежинки!.. Я с вами ещё разберусь!

Санька выскочил из кабинета и побежал вниз.

«Скорее! Скорее надеть свою шапку! Скорее натянуть перчатки! Скорее взять лопату, чтобы не слышать, хотя бы сейчас, презрительного недовольства Серёги Яковлева и Рустамчика Болеева. Правда, выходя из канцелярии, он уже поймал обрывок фразы, брошенной вдогонку:

— Язык у него…

И не дослышал, не захотел, убежал.

Асфальт покрыл тоненький, на высоту ботинка, снежный пух. В другое время такой убирать огромное удовольствие. Приставил лопату к животу, взялся за ручку двумя руками и гони через весь плац до самого края. Потом, чуть отступив от очищенной полоски – в обратную сторону, пока твой участок не станет полосатым. А уж затем можно и полоски убрать.

Но разве сейчас до удовольствия?

Хотелось всё перевернуть, и была бы возможность, он поддел бы плац рычагом и разом наклонил бы его, чтобы снег скатился сам. Хотелось скорее забыть, что было в кабинете, потому что из канцелярии ушёл, а мыслями всё ещё там. И это пронзительное «р-р-р-р-р» майора Сорокина до сих пор звенит в ушах, и этот едкий шепоток, как дым от мокрых поленьев, до сих пор ест глаза, делает их влажными и заставляет вытирать тёплой перчаткой солёную влагу. Какая же она слезоточивая, эта страшная канцелярия командира роты. Недаром майор Сорокин говорил, что суворовец отличается от гражданского мальчишки тем, что как только начинаешь ему выговаривать, так у суворовца сразу слёзы и сопли.