Игорь Минутко - Лето в Жемчужине

— Дедушка Игнат, — нарушил тишину Вовка, — почему наша деревня Жемчужиной называется? Витька вот спрашивал, а я забыл.

— Почему Жемчужиной-то? — старик задумался. — А история вот какая. Раньше название было простое — Ракитино. И вот однажды помещик здешний, Вельяминов, лютый и своенравный был он по характеру, привез из Италии молодую жену, красавицу, говорили, такую, что посмотришь — зажмуришься, как от солнца красного. Только затосковала она в наших краях по родине, по Италии своей. Чахнет, сохнет, красота ее неземная вянет. И тогда решил помещик Вельяминов перестроить Ракитино на итальянский манер — чтоб дом был каменный, да сад с заморскими растениями, да пруд, широкий, как море. Согнал со всех своих деревень крепостных крестьян на работы. А название деревни новое дал — Жемчужина. Потому что жена его итальянская очень жемчуга любила, ожерелье из них на шее носила, никогда с ним не расставалась. Только ничего не вышло из затеи помещика Вельяминова. Пруд вырыли, стали дом строить, а итальянская красавица возьми и умри от тоски. Не прижилась она на русской земле. Схоронил ее Вельяминов, а сам — в горе-кручину впал, запил, а потом все кинул и уехал в Петербург. Здесь его младший брат остался. Строительство все забросили. А в память о тех временах, об итальянке-красавице остался пруд. И название, вроде бы не наше, не русское — Жемчужина.

…По домам расходились совсем поздно.

— Жалко мне итальянскую красавицу, — прошептала Катя.

— Жалко! — хмыкнул Вовка. — Это когда было! При царе Горохе. А, может, и вовсе не было.

— Было, — упрямо сказала Катя.

— Было, — подтвердил Витя и непонятно за что разозлился на Вовку.

— Чокнутые вы какие-то, — сказал Вовка. — Пошли быстрее. Выспаться надо. И не забудьте: в шесть часов — у дедушки Игната.

Ребята разошлись по домам.

Уже из темноты Вовка заорал:

— «Альбатрос» уходит в плавание!

Дома мама и папа помогли Вите окончательно уложить рюкзак. Проверили вещи по списку. Мама вздыхала и хмурилась. Наконец, все было готово. Витя лег спать, успев написать в дневнике:

«22 июня.

Да здравствует микроб странствий!»

Дневник он решил взять с собой, в плавание.

…Нет, не отпустила бы мама Витю Сметанина в двухдневное путешествие, если бы знала, что этой ночью обворуют магазин в деревне Дворики, которая стоит недалеко от Птахи вниз по течению, если бы знала, что сторож магазина будет оглушен страшным ударом по голове, что в середине ночи примчится в Жемчужину «газик» с опергруппой, разбудят Матвея Ивановича, и он, выслушав ночных гостей, скажет хмуро:

— Есть у меня кое-какие подозрения.

Но ничего этого не знала Витина мама. И сам Витя, крепко спавший на своей раскладушке, разумеется, тоже ничего не знал.

Было пять утра, солнце, еще не греющее, путалось в деревьях сада, когда прибежал Вовка, стал тормошить Витю:

— Вставай! Побежали в школу. За рюкзаками. Пионервожатая Галя вчера приехала. Я ее специально разбудил!

Дело в том, что у Вовки и Кати не было рюкзаков для похода, они хотели достать их в школе, у пионервожатой, которая одновременно была председателем штаба следопытов, и поэтому в пионерской комнате было сколько угодно походного снаряжения. Но Галя уехала в город, и ребята не знали что делать. И как раз вчера, поздно вечером, пионервожатая вернулась, это, конечно, узнал Вовка.

…Школа помещалась в деревянном здании, и пахло здесь — вот интересно! — книгами. Галя была невыспавшейся, сердитой; она открыла ключом пионерскую комнату:

— Выбирайте. Да поживее!

Рюкзаки зеленой кучей были свалены в углу.

— Вот этот и вот этот, — сказал Вовка, выбрав два совсем новых рюкзака.

Когда выходили из пионерской комнаты, Витя увидел между окном и дверью стенд. В центре его была большая фотография Матвея Ивановича, и был председатель колхоза на этой фотографии в военной форме, с орденами и медалями на груди. А вокруг было еще много фотографий поменьше, какие-то старые документы, письма, вырезки из газет.

— Что это? — спросил Витя.

— Это же наши следопыты все о Матвей Иваныче собрали, — сказал Вовка. — Ты знаешь, какое это письмо? — Он показал на треугольник бумаги, ставшей от старости желтой, с множеством штемпелей. — Фронтовой товарищ Матвея Иваныча написал его жене. Сюда, когда еще немцы не пришли. У тетки Надежды письмо хранилось — у ней на квартире стояли Гурины — жена и дочь председателя нашего. Ему, когда уже у нас навсегда остался, передали. Еле следопыты выпросили. Не хотел отдавать. Да, Галя?