Надежда Тюленева - Тайка

На темном крашеном крыльце Тайка увидела клетчатые отпечатки двух пар детских галош. Сердчишко у девчонки екнуло в праздничном ожидании, но, боясь ошибиться, она усмирила себя и принялась обстоятельно обметать пимы, а сама все поглядывала с волнением на эти маленькие резные следы, даже погладила их ладонью. Играть в спокойствие дальше было свыше Тайкиных сил. Вихрем она ворвалась в избу.

— Приехали!

А никого не было. Как есть никого. Тайка с тоской огляделась и увидела у порога те самые галошки с яркой малиновой подкладкой, которые натопали на крыльце. Резко отдернула занавеску и с восторженным воплем: «Ага, вот где они!» — кинулась на печку. Там, тесно прижавшись к сияющей обновками бабушке, сидела Наташа и рыжий взъерошенный карапуз. Они хитренько улыбались. Отбиваясь от Тайкиного тисканья, рыжик пыхтел:

— Мы тебя из окошка увидели и спрятались. А как ты догадалась?

Тайка со смехом ткнула ему пальцем в живот.

— Ты чей такой груздь?

— Я не груздь! Я твой сродный брат, Митя! — обиделся мальчишка.

— А я, стало быть, твоя сродная сестра, Тайка. Ну-ко айдате на пол, хоть разглядеть вас ладом!

— Пусть отогреются, — вступилась бабушка. — Едва в дом-то вошли. Эстолько верст на лошадях отмахали!..

— Слазьте, слазьте, тараканы запечные! — не отставала Тайка.

Сошла с печи и бабушка.

— Тогда давайте есть, робяты.

— А где мамка с отцом? — равнодушно полюбопытствовала Тайка, подталкивая Наташу и Митю к столу.

— А вот отец робяток завез да на правленье пошел. А мать-то нарядили на зерносушилку, дак ушла во вторую смену.

— И как это вас отпустили? — в какой уж раз изумлялась Тайка.

— Это я выревел, даже на полу кататься пришлось, — победно огляделся Митя.

— За это срезай с елки любую игрушку, — хохотала Тайка.

— Вон того медведя с гармоньей! — кивнул Митя на самую макушку. — Я его сразу приметил.

— У тебя не дура губка, самую хорошую игрушку выбрал. Это Сорочонок вырезал. Бери уж.

— Сорочонок — птичка, и на тебе — вырезал! — вскричал пораженный Митя.

— Да нет, не птичка это, а парнишко, — объяснила Тайка, — со мной в одном классе учится.

Между тем бабушка поставила на стол горшок тушеной с зайчатиной картошки, кринку топленого молока и блюдо картофельных кренделей. Ее королевское величество — картошка процветала и представала у бабушки Пантелеевны во всевозможных видах.

— Ну садитеся поскорее, накладывать вам буду! — торопила бабушка. — А то остынет.

Митяйка зашипел, сглатывая слюнки.

— У-уюй, как вкусно нюхает! А какая она румянистенькая, картошечка! Мне отдельно! И вилку!

Бабушка в замешательстве остановилась.

— Дак у нас все из одной миски едят, мил человек. А вилку сейчас поищу, имелася где-то одна у нас.

Тайка сердито взглянула на бабушку. Та не обратила на ее пыхтение никакого внимания.

— Я тебе скажу вот что, голубок: в чужой-то монастырь со своим уставом не ходят. Положу я тебе, конечно, в отдельную чашку, только ведь из обчей-то оно вкуснее. Даже дух другой у еды-то!

И правда, увидев, как девчонки дружно уплетают из одной чашки, мальчишка сник и, подвинув к ним свою, жалобно попросил:

— Можно, и я с вами? И не надо мне вилку, заберите ее!

Девчонки милостиво согласились, быстренько переложили все в одну миску, и ложки замелькали.

Молоко Мите тоже понравилось. Особенно же палевая толстая пенка и хрустящие с пузырьками крахмальные сочни. Вообще-то приготовлены были они на лапшу, но Митя так выразительно на них облизывался, что бабушка смилостивилась, выделила на всех пару сочешков. А сырчики, студеные сладкие сырчики с клубникой, совсем покорили Митино сердце.

— Слушай, Наташа, я здесь останусь, — заявил он, катая во рту кусочек воздушного застывшего творога.

Этой фразой Митя заканчивал каждый проведенный в гостях день.

В первое же утро случилось чудо. Сквозь сон Митя слышал ночью, как чиркали спички, часто хлопали двери, кто-то искал фонарь. Потом все стихло. Горел неяркий огонек в зеленой лампаде на пустой божнице, и шуршали по избе сонные тени. Мальчик снова было уснул, как послышались голоса, тяжелый быстрый топот. Мите не хотелось открывать глаза, но уж очень было интересно, что там такое тоненько и несмело застучало по полу, потом, кажется, поскользнулось, упало и закричало жалобно «ме-эк». Он свесил голову с полатей.

Внизу в полумраке возились какие-то люди. Едва различить можно было их согнутые спины. Люди шелестели соломой и что-то говорили негромко. А что — никак не разобрать. Потом один из них выпрямился, заслонил собою свет — и тьма затопила избу, но стал виден профиль человека.