Эдуард Веркин - Облачный полк

А сегодня Саныч что-то особенно разошелся: пел про праздничные октябрьские пельмени с тремя мясами и про вареники с творогом и сметаной, животы от этого урчали почти уже неприлично, а слюны получалось так много, что приходилось ее то и дело сплевывать. А Саныч не унимался, плевался злобно и рассказывал, что однажды он наловил стерляди, и мать сварила уху такой густоты, что от нее отскакивала железная ложка…

На стерляжьей ухе не выдержал гад, тоже забурчал.

Саныч остановился.

– Ты чего бурчишь, сволочь? – спросил он.

Тот промолчал, съежился только сильнее. Такой нестрашный вроде бы, человек вроде бы.

– Ты, сволочь фашистская, я тебя, кажется, спрашиваю?!

– Ничего… – негромко ответил гад.

– Что, сволочь, фашисты тебя плохо кормят?! А?!

Саныч подскочил к гаду, пнул его под коленки, дернул за мешок, сорвал. Гад упал в грязь, остался лежать.

– Ты своим фашистским брюхом на мою жратву не булькай! Понял?!

Саныч пнул парня в бок. Гад ойкнул, укрыл голову. Лучше бы он молчал, потому что ойканье разозлило Саныча еще сильнее, он влепил парню еще несколько пинков, и в этот раз гад звуков уже не подавал, только ребра трещали и вода в разные стороны брызгала.

Опасно. Нет, руки мы ему перемотали хорошо, и виду гад тоже не богатырского, но кто его знает… Все же он старше нас. А если у него финка где спрятана – по-хорошему так ведь и не обыскали; перережет веревку, выхватит, прыгнет…

Саныч отступился от гада, достал пистолет, протянул мне.

– Давай, – он кивнул.

– Да я… Не так как-то…

Не так. Я совсем не так представлял своего первого фашиста, по-другому. Он побежит на меня с озверевшим лицом и с железными зубами, а я прицелюсь в брюхо, как наставлял Саныч, в брюхо лучше всего, чтобы кишки поплыли.

Совсем не так.

– Ты же хотел, – сказал Саныч с удивлением. – Сам же говорил… Что же теперь?

Я пожал плечами. Надо было сразу, там, у дороги. А сейчас… Со связанными руками…

– Потом, может?

– Потом… – Саныч покачал головой. – А он бы не стал откладывать. Правда, герр полицай?

Гад что-то пробулькал в ответ.

Саныч вытер подбородок рукой с пистолетом.

– Ты же сам читал, помнишь? Если ты не убьешь…

Он почесал лоб рукоятью ТТ, вспоминая. То есть делая вид.

– А я помню, – сказал Саныч. – Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину…

– Так это не немец ведь, – глупо ответил я.

– Это еще хуже, – брезгливо сказал Саныч. – В сто раз хуже, это настоящее дерьмо. Это же предатель. Отродье.

Саныч еще несколько раз ударил гада, целил в живот и попал – теперь предательское туловище издавало уже хлюпающие звуки. Мне показалось, что Саныч не очень старался, устал он.

Я тоже устал. Сегодня, наверное, уже километров двадцать прошлепали, и всё по грязи да по мхам. Ноги отваливались, пинать никого не хотелось, пусть и предателя, ноги не деревянные.

– Вот так вот… – Саныч плюнул на спину гада. – Сейчас я его…

– Не надо, – сказал я.

– А почему не надо-то? – злобно спросил Саныч. – Какая разница, а? Мы его вообще зря поймали, вот я что думаю. Сгоряча, по дурости моей. Толку от него никакого…

Саныч ткнул гада ботинком, спросил:

– Ваши в Песках что сделали, а? Что сделали, спрашиваю? Там же земля еще день дышала! И там ведь не немцы…

– Я там не был! – выкрикнул парень. – Не был!

Саныч рассмеялся.

– Все предатели всегда одно и то же талдычат, – сказал он. – Нас там не было, мы только вагоны разгружали… Никто никогда не виноват. А это не так.

Саныч поглядел на меня, я помотал головой.

– Ладно, если ты не хочешь, тогда я сам его…

Гад завыл. Забился, старался подняться на колени, прощения хотел, а мордой все время в лужу валился и башкой тряс как дурной.

– А вдруг он что-то знает? – предположил я. – Ценную информацию?

Нет, мне этого предателя совсем не жалко. Но… На самом деле, надо было сразу, а теперь-то что уж?

– Ничего он не знает, шестоперый же, видно, сортиры у немцев драил – вон руки какие красные.

– Я знаю! – прохрипел гад. – Знаю! Я расскажу!

– Заткнись лучше, – посоветовал Саныч. – Не хочу я твои рассказы слушать, у меня и так язва начинается…

– Котомки у нас тяжелые, – сказал я. – Всю шею ломит…

И вправду ломит, лямки то и дело скручивались и врезались в плечи, полупустая котомка казалась пудовой, и я подумал, что неплохо перегрузить ее на фашиста. А что? Пусть тащит, хоть шерсти клок.

– Я потащу! Потащу!

Предатель попался догадливый, завозился в луже, Саныч не вытерпел, прихватил его за шиворот, поставил на ноги.