Наталия Лойко: Ася находит семью

Кругом заговорили, что надо расходиться по площадям, что в каждом районе обещаны фейерверки и какое-то символическое уничтожение Старого Строя. Художники для этого изготовили из тряпья и соломы чучела генералов, городовых, попов. Ася поколебалась, не уверенная, хороши ли все эти выдумки…

Но Варька знать ничего не знала, потащила ее прямиком на Красную площадь. Там, на Лобном месте, где в старину казнили людей, готовились сжигать Старый Строй.

От толстого чучела кулака-мироеда несло керосином. Стриженные «под горшок», сделанные из пакли волосы вспыхнули прежде всего, когда к чучелу поднесли горящий факел. По правде сказать, Ася боялась шевельнуться, чтобы не упустить какой-либо подробности, но кричать от восторга, как вся эта толпа, она не стала и петь не пожелала. Вслед за оркестром множество голосов подхватило «Интернационал», но Ася молча смотрела, как над пеплом Старого Строя водружали красное знамя…

Сейчас площадь пуста. Ветер, да снег, да глухая стена с высокими башнями, с которых все еще смотрят на город двуглавые когтистые орлы. За этой древней кремлевской стеной живет Ленин, Владимир Ульянов, — тот, кто устроил революцию.

Теперь он подписывает декреты. Конечно, и лозунги он составляет. В Октябрьские праздники на многих домах были расклеены лозунги. Асе запомнился один:

БОРЬБА ЗА СОЦИАЛИЗМ — БОРЬБА ЗА СЧАСТЬЕ ДЕТЕЙ.

А знает ли Ленин, каково сейчас детям?

В ряду других домов на Пятницкой улице стоит и тот, до которого добирается, но все еще не добралась Ася. Электричество уже выключено, и большая часть окон в этом ничем не примечательном доме, как и повсюду в городе, черна. В редком окошке сквозь слой изморози угадаешь мерцание коптилки, различишь огонек керосиновой лампы, за стеклом крайнего во втором этаже брезжит, порою вдруг разгорается красноватый свет. Там, видно, топится печка.

Маленькую «буржуйку» Варя раскалила до того, что железные бока стали малиновыми. Варя последние дни экономила, почти не прикасалась к скудному запасу сырых, сложенных на кухне дров. Но сегодня она может быть щедрой: гость, ради которого печурка обильно источает тепло, сам приволок толстенный, расколотый на чурбаки, высушенный солнцем пень. Провез в служебной теплушке.

Обычно быстрая, порывистая в движениях, Варя сейчас не шелохнется, боится потревожить того, кто уснул сидя, неуклюже согнув ноги в больших валенках, от которых на паркет натекли лужицы. Темноволосая голова спящего тяжело опустилась на руку, лежащую на спинке стула. Варя не сводит глаз с уснувшего, но лицо его скрыто, виден лишь небритый юношеский подбородок да краешек рта, опустившийся, как от обиды.

Андрей (для Варьки он Андрей Игнатьевич) сегодня приехал в Москву по ее вызову. Проводив в больницу, в тифозный барак, Ольгу Игнатьевну, Варя стала изыскивать способ, как вызвать ее брата с Черных Болот. Телеграфу особой веры не было, и Варя, движимая чувством долга и еще одним чувством, которое она хотела бы скрыть от других, бросилась на поиски оказии. Была в Главтопе, в Главторфе и добралась, наконец, до старика рабочего, отправлявшегося в этот день на Черные Болота с оборудованием для кузницы.

За этим последовали иные хлопоты. Придя с фабрики, Варя стирала, прибирала, вымораживала тюфяк после больной. Огрубевшими за последний год пальцами Варя подштопала свою шерстяную кофточку, ее она и накинула прошлой ночью, когда еще до рассвета постучали в дверь. Накинула и испугалась: так сильно забилось сердце.

Андрей стал расспрашивать о сестре, еще не успев сбросить на пол привезенную вязанку чурок. Согнувшись под неудобной ношей, он нерешительно улыбнулся Варе, как бы прося у нее добрых вестей. На его щеках, докрасна исщипанных морозом, небритых, проступили ямочки и исчезли. Варя ничего хорошего сообщить не могла. Она приняла из рук в негнущихся больших рука вицах мешочек с провизией и лукошко, полное мерзлых, постукивающих, как костяные пуговки, клюквин. Все-таки Андрей немного согрелся, пока Варя готовила для больной морс. Вышли вместе. Варя на фабрику, Андрей в больницу.

Сейчас Варя оберегает его покой. Пристроившись на коврике, она не дает смолкнуть веселому треску полешек, временами отворяет заслонку, длинной кочергой мешает жар. В такие минуты ее пышные, отливающие темной бронзой волосы вспыхивают рыжиной; щеки Вари горят, обретая былой румянец. Сердце ее полно жалости к уснувшему гостю, жалости и желания — раз уж пришел для Андрея Игнатьевича трудный час — доказать ему свою преданность. Она давно мечтала доказать это. Мечтала с той поры, как впервые увидела его весной шестнадцатого года. Самой ей тогда только что стукнуло шестнадцать.