Николай Григорьев - Двенадцать поленьев

А пока присядем. На почте можно и отдохнуть.

Вот свободные стулья. Погляди, как уютно. Вокруг нас с тобой цветы...

Но всегда ли здесь было так уютно и красиво?

Представь себе, что цветы завяли.

Побитые морозом, они, как грязные тряпки, повисли на горшках.

Окна стали для людей опасными. Пришлось их заложить кирпичами и мешками с песком.

Электричества в городе не стало.

Но не сидеть же в темноте!

Одну из чернильниц наполнили керосином. Выпустили наружу фитилёк, зажгли. Капелька огня, а всё ж таки видно, что руки делают!

Приветливого домика не стало. Его разрубили топором на щепки.

Дров нет, а надо согреться. Иначе не поработаешь...

Это было во время блокады Ленинграда.

На Советский Союз напали немецкие фашисты, и Ленинград стал фронтовым городом...

Почтальон Петрова наполнила сумку письмами.

Она спешила в госпиталь.

В госпитале, куда Петрова доставляет почту, умирал раненый солдат. Лекарства не помогали...

«И не помогут! — сказали доктора. — Если не будет письма от товарища, с которым этот солдат был в бою!»

Весь госпиталь знал подробности геройского боя. Два солдата отбивались в окопе от фашистов. За Родину стояли насмерть...

Один солдат очнулся только в госпитале.

А другой?

Другой пропал.

И теперь раненый в бреду и наяву требовал:

«Узнайте, где Ахмедов. Он мне жизнь спас! А сам... Ох, замучают фашисты Ахмедова, если в плен попал!»

Едва Петрова заходила с сумкой в госпиталь, как её окружали раненые, которые уже могли передвигаться.

Петрова уже раздала письма, газеты. Но раненые не расходились.

— Тётя Глаша, а Кулешу?.. Опять нет ничего?

— Ребятушки! — говорила Петрова. — Не разрывайте вы моё сердце на части. Сама понимаю беду...

И вдруг — весточка. Долгожданная! Сегодня в сумке у Петровой письмо.

Кулешу — от Ахмедова.

Заторопилась тётя Глаша в госпиталь — а тут воздушная тревога. Застучали зенитки. В небе заклубились дымки разрывов.

Сунься-ка на улицу, схватят — и в бомбоубежище. Да ещё накажут за нарушение правил.

Почтальоны, томясь, сидели с наполненными сумками.

Наконец в репродукторе щёлкнуло, и зычный голос объявил:

«Отбой воздушной тревоги! Отбой...»

Петрова первой бросилась к выходу, но пошатнулась и села на табурет.

Подружки-почтальоны — к ней.

А Глаша:

— Не пугайтесь, девушки, я здорова. Идите. Отдохну — и за вами.

Каждая, уходя, сняла с полки пакетик — свой дневной паёк хлеба.

Ломтик — два раза откусить. Это был для ленинградцев и завтрак, и обед, и ужин.

Но тётя Глаша и этого не съедала. Тайком от подруг клала пол-ломтика в другой пакет. Очень уж одна из девушек-почтальонов страдала от голода. Даже плакала.

Глаша считала себя крепкой, выносливой. Но, как видно, чересчур понадеялась на свои силы. Теперь и с табуретки не встать.

«Ничего, ничего, — подбадривала она себя. — Хлебушка поем да кипяточком запью. Ножки и побегут».

Вдруг будто гром ударил в комнате. Пол так тряхнуло, что Глаша упала с табуретки. В ту же минуту сделалось ослепительно светло.

Глядит — а стена отделилась от потолка и разваливается на части.

«Снаряд! — подумала Глаша. — Фашистская артиллерия ударила!»

Каким-то чудом уцелела полка. На ней по-прежнему белел пакетик.

Глаша, охая от ушибов, медленно поползла к полке. Взять хлеб.

И только теперь заметила, что в противоположном конце комнаты начался пожар.

Ахнула тётя Глаша...

Горела её сумка с письмами. Это расплескался и вспыхнул керосин из коптилки.

Глаша повернула назад.

Стащила со стола сумку, а она уже вся в языках пламени.

Глаша навалилась на этот костёр, стала тушить огонь.

Обнимая сумку, выскочила на улицу.

Здесь, в сугробе снега, дотушила пламя.

И сразу вспомнила про хлеб.

Но ни полки уже, ни пакетика. Всё завалено битым кирпичом...

Почтальон Петрова, с ожогами на лице и руках, в обгоревшем ватнике, вышла на работу.

«Нет, не разнести писем!» Она прислонилась к забору. Сумка выпала из её рук.

Мимо, гудя и завывая, промчались пожарные машины.

Тётя Глаша даже руку не подняла, не попросила помощи.

«Пожарные не имеют права останавливаться. Где-то там горит или, быть может, надо спасать людей».

Из-за угла показался грузовик.

Глаша приободрилась.

— Стойте, товарищи, стойте! — Она размахивала письмом с обгоревшими уголками. — Мне бы только до госпиталя!

Грузовик был полон солдат, и командир, повернувшись к Глаше, постучал пальцем по своим часам: мол, некогда!