Николай Григорьев - Двенадцать поленьев

И тут я понял, что он безоружный.

«Безоружный беляк вооружённого красноармейца обдурил! Да что же это за срамота?» — подумал я в отчаянии. А он — опять от меня.

Гляжу, лошадь пасётся. И седло на ней.

А всадника нет, не иначе, как убит всадник.

Беляк — к лошади.

— Стой! — закричал я. — Не смей!

А в голове стучит: «Верхом удерёт... верхом удерёт...» Вдруг лошадь навострила уши. Где-то в стороне заржал конь.

«И-ги-ги-ги!» — ответила лошадь и вся встрепенулась.

Тут пошёл с обеих сторон конский разговор.

И только полковник протянул руку, чтобы схватить лошадь за уздечку, как она побежала к коню, на его ласковые призывы.

А коня-то и не оказалось! Это знаете кто подманил лошадь? Дорофеич — наш Старый Солдат.

Он же меня и в седло подсадил.

Ещё не доводилось мне быть конником. Но ничего — из седла не вывалился.

Догнал беляка.

Теперь я увидел негодяя в лицо.

Так вот он, палач, рубивший топором Люлько, подсылавший шпионов и диверсантов, продажная шкура...

— Стой, — кричу, — бандит! — и занёс над головой гранату. — Руки вверх!

Но в последнюю минуту подоспел Старый Солдат.

— Повремени-ка, Петруша, с гранатой, — сказал он. — Пусть народ его судит.

Полковника-белогвардейца судили в Москве.

По приговору военного трибунала бандита расстреляли.

А бронепоезд «Красный воин» плечом к плечу с другими частями Красной Армии продолжал громить врагов, пока не была достигнута на всех фронтах полная победа.

Я кончаю рассказ.

Всё это мне напомнила будёновка. Вот она. Старенькая уже, мы вместе с нею состарились.

Я впервые надел её в те далёкие дни, когда, парнишкой, на фронте, вышел из госпиталя.

Подарил мне её на прощание будённовский конник.

Он тоже лежал в госпитале и был очень изранен.

«Мне уже, хлопец, не бывать на фронте, — сказал конник. — Воюй за меня».

Но будёновка была мне велика. Оксана ушила её, сделала впору. Кстати, она ведь жива, тогдашняя девчонка. Теперь она опытный доктор. Живёт в Киеве.

Дорофеича, нашего Старого Солдата, крестьяне пригласили в деревню. Сразу же выбрали председателем сельсовета и говорят, что наш мастер на все руки здорово наладил колхозное хозяйство.

Некоторые другие ребята с бронепоезда тоже ушли в деревню.

Остальные подались на заводы, на шахты, на железную дорогу.

Командир вдруг признался нам, что он школьный учитель.

Но перед тем как уйти в школу, собрал местных ребят, свёл их на могилу Люлько.

С тех пор она всегда убрана цветами.

Заботятся ребята и о других могилах наших бойцов.

Но мы не забываем, что есть ещё у нашего государства враги на свете.

И когда нам, старым бойцам, случается свидеться, запеваем песню, в которой поётся:

Мы — мирные люди,

Но наш бронепоезд

Стоит на запасном пути!

В гражданскую войну наша бригада как-то расположилась на отдых. Выдалось время помыться в бане, постираться и как следует выспаться после бессонных боевых ночей и походов.

На ближайшую железнодорожную станцию прибыл политвагон, много дней катившийся от самой Москвы, с попутными поездами. Это была обыкновенная теплушка с тюками центральных газет, брошюр и листовок. Посредине — печурка, на ней — солдатский котелок и чайник. Когда вагон добрался до нашей станции на Украине, от всех его грузов не осталось почти ничего.

Бойцы, приехавшие на тачанке за литературой, очень огорчились и принялись совестить сопровождающего вагон.

— Эх ты, кочерыжка капустная! Распустил всё по тылам — а к нам, в боевую бригаду, с поскрёбышами!

Сопровождающий — разбитной паренёк с грозным маузером на самодельной лямке — сконфуженно мялся, пока бойцы, топая по гулкому вагону, подбирали разрозненные газеты и листовки. Кончилось тем, что он решил откупиться. Открыл фанерный чемодан с висячим замком и отдал бойцам граммофонную пластинку, которую приберегал, видимо, для какого-то другого случая.

Трудно описать ликование в бригаде, когда тачанка на взмыленных конях прикатила со станции и ездовой закричал с облучка:

— Ура, товарищй! Пластинка... Речь Ленина!