Иштван Фекете - 21 день

— Чушь какая! — возмутился сапог. — Что тут крикливого? Не спорю, иные, с рантами, может, и покажутся щегольскими, зато вообще сапоги — самая что ни на есть исконная обувь.

— Самая красивая, — колыхнулись гусарские штаны. — Помнится, начистит, бывало, Янчи наши сапоги…

— Порядочный человек сам свои сапоги чистит!

— Если он свинопас или ночной сторож! — презрительно дернуло штаниной бывшее гусарское облачение. — А наш хозяин был гусарским капитаном. Ему достаточно было только свистнуть…

— Что ж, если человек может себе позволить… — уступил сапог. — Но вот ты скажи мне: доводилось ли тебе видеть солдата в сандалиях или в таких вот финтифлюшках? Со смеху помрешь!

— Сапог сроду не видел дальше своего носа, а нос этот дырявый, нахальный и бестактный, — вмешался сапожный крючок. — Я не к тому, что сапог в свое время меня основательно попирал и надо мною измывался, но отравлять удовольствие ребенку — это подло. Сандалии — обувь удобная и красивая. Рад ты своей обновке, мальчик?

— Рад! Но надел я их только сюда, потому что во дворе грязь.

— Не хочешь поиграть на мне? Услышишь мой голос и забудешь, что кругом дождь и грязь, ведь я рожден в огне, и мастерили меня не из какой-нибудь там телячьей кожи, как некоторых…

— Да пребудьте в мире, братья, — прошептала веревка. — Никому не дано выбирать, как ему родиться, и никто не знает, что из него получится… Но крючок может отозваться, если мальчику нравится его голос. Мне-то он очень нравится…

— Лучше всего привязать крючок к балке, — посоветовало кресло. — Тогда его не надо будет держать в руке, и звук станет гораздо чище.

— Благодарю тебя, доброе старое кресло, — дернулся у меня в руках сапожный крючок. — Отсюда мне лучше видно, и я даже чувствую, как воздух задевает меня мелкими пылинками. Ну, ударь, мальчик!

— Ударь мною, — шевельнулся у стены дорожный посох дяди Шини. — Но только тихонько!

И благородная бронза — вроде бы неживая материя — на этот раз действительно показала, на что она способна!

Мягкий звон поначалу как бы с трудом отделился от своего источника и медленно взмыл кверху, а затем покружил над всеми чердачными закоулками, вернулся, как опускающаяся в гнездо птица, и снова закружил, будто и сам не мог нарадоваться свободному полету своего звучания; даже когда он замер в каком-то дальнем, темном углу, его все равно еще было слышно.

После этого дивного звука как бы образовалась пустота, и в наступившей глухой тишине вдруг качнулся замок.

— Это было прекрасно! Однако нам следует вести себя осторожнее, чтобы нас не услышали внизу… А для тебя, мальчик, тут найдется одно-два интересных письма…

Я прислушался. Внизу тетушка Кати напевала какую-то песню о бетяре да шелковом платочке, и от этой старинной песни, от старческого пения у меня потеплело на сердце. Затем я открыл шкатулку.

На этот раз я взял в руки опять другую пачку писем, поскольку теперь уже знал, что шкатулка принадлежала не только бабушке, а и тем женщинам из нашего рода, что жили до нее; бабушка лишь добавила свои письма к имевшимся ранее.

Очередное письмо было украшено виньеткой из роз, над которыми вился голубок.

Давно собираюсь написать тебе, но за делами все некогда, и рука с пером не очень в ладах. За выкройку на платье премного благодарна, постараюсь отплатить тебе добром. У нас новостей никаких, все, слава богу, живы-здоровы, вот только брат Иштван поясницей мается, как раз сейчас должна прийти женщина растирания ему делать… А Шини приехал, да не один, а с каким-то поляком, говорит, будто он — барон, если не врет, конечно. Что один, что другой гол как сокол, но отменному настроению это не помеха. Не сказать чтобы пьяницы, а вино убывает, как вода. Зато уж сколько в доме смеха, веселья! Поляк этот на зиму скорее всего у нас останется; ну да не беда — переживем.

Храни тебя господь, дорогая свояченица!

Я взглянул на шляпу дяди Шини; сорочье перо заметно колыхнулось, как бы поддакивая.

— Да, все так и было. Мы действительно там перезимовали, но поляк со своей стороны тоже выставил бочонок вина. Ну, а по весне нас и силой удержать было невозможно; мы вместе двинулись к итальянцам, но там мой товарищ как прилип к юбке, так и отлипнуть не сумел… Истинную правду вам говорю! Конечно, товарищ мой слабину дал, но та итальяночка была чертовски хороша!

Я положил письмо на место и перебрал всю пачку, но там оказались лишь долговые обязательства, счета, расписки, и мне наскучило их читать. На чердаке становилось все темнее, и я уже едва разбирал строчки. Дождь уныло барабанил по черепице.