Иштван Фекете - 21 день

Вот знать бы только, что такое праща! Из всех видов орудий убийств нам, ребятне, были известны лишь рогатка и стрелы, поэтому пришлось спросить у отца, который и объяснил мне принцип действия пращи, тотчас добавив, чтобы я не вздумал соорудить себе это приспособление, иначе он мне шею свернет.

— Еще не хватало, чтобы ты кому-нибудь выбил глаз или на птиц решил поохотиться! Праща когда-то была боевым оружием, и люди — на это у них ума хватало — метали друг в друга камнями в добрых полкирпича.

Отец всерьез увлекался охотой, что, впрочем, не мешало ему быть страстным защитником птиц; поэтому моя рогатка всегда хранилась у Петера, да и пользовался я ею лишь у Кача. Отец ненавидел рогатку, и эта его ненависть восходила к тем давним временам, когда он воспитывал и обучал дядю Дюлу, своего самого младшего брата. Этот мой дядя — по рассказам бабушки — поистине виртуозно владел сим скромным видом оружия, а старший брат вознаграждал его высокое умение изрядными порками и торжественным сожжением рогатки. Однако охотничья страсть дяди Дюлы выдерживала любые порки, и рогатка вновь и вновь восставала из пепла, пока наконец не исчезла бесследно, хотя это исчезновение и не положило конца стрельбе из рогатки. Понапрасну отец перевернул все в доме вверх тормашками в поисках ненавистного оружия — рогатка так и не была обнаружена. Наступила зима, а вместе с нею и охотничья пора. И вот однажды отец, натягивая охотничьи сапоги, вдруг воскликнул:

— Что за чертовщина! Чуть палец себе не сломал…

«Чертовщина» при ближайшем рассмотрении оказалась рогаткой…

Ну так у Давида была не рогатка, а праща, с помощью которой он так ловко угодил по башке гиганту Голиафу, что тот даже не вскрикнул: «Ух ты, мать честная!» — потому как в тех краях не знали этого выражения, — а без звука окочурился, после чего вся филистимлянская рать разбежалась куда глаза глядят, и Давид заделался царем.

Вот как решается судьба человечества: помашешь пращей и свободно можешь завладеть царством, а вздумаешь из рогатки подстрелить синицу, так всыплют тебе не то что по первое число, а и на все календарные даты с лихвою останется. Где тут, спрашивается, историческая справедливость?

С крушением стен в Иерихоне разобраться оказалось значительно труднее. Иудейские священнослужители и левиты, выстроившись двойной шеренгой, дули в свои длиннющие трубы — ну и что с того? Иерихонские трубы совсем не напоминали пастушеский рожок свинопаса дядюшки Янчи, от звуков которого тоже дрожали стекла в окнах, а свиньи в восторге готовы были хлев разнести…

Дождь никак не хотел останавливаться, а если и делал короткую передышку, то солнце все равно не хотело воспользоваться ею. Сад дядюшки Цомпо походил на вымокшую под дождем собаку; соломенные крыши ульев протекли насквозь, картофельные плети распластались по земле, и от одного вида этой промозглой сырости под окном так же неуютно становилось и на душе. Зябко дрожа, я поскорее оделся и полез на чердак, который оставался, пожалуй, единственным сухим местом в целом свете.

По этому случаю я напялил новые сандалии, желая похвастаться обновкой перед своими приятелями; а кроме того, я надеялся, что эта летняя обувка и теплый уют чердака дадут мне почувствовать, будто лето еще не кончилось.

И в этом я не разочаровался. На чердаке царило сухое, приятное тепло. Правда, сегодня здесь было сумрачнее обычного, но стоило вспомнить о деревьях в саду, с которых непрестанно капала влага, как даже этот уютный полумрак казался мне привлекательным. Не беда, что в щель не пробивалась часовая стрелка солнечного луча — полуденный колокол известит меня о времени, да и желудок часов с одиннадцати начнет говорить о приближении обеда. Впрочем, я и не беспокоился, — знал, что отец уехал куда-то покупать сено, а о его возвращении я узнаю по грохоту телеги.

Для успокоения совести я еще раз прошелся метлой вокруг горок зерна, подправил их лопатой — теперь мне было чем объяснить свое присутствие на чердаке — и опустился в глубокое кресло.

— Идет дождь? — едва слышно скрипнуло оно подо мною.

— Идет… — я вытянул вперед ноги в новых сандалиях. — Вот, получил вчера в подарок и решил вам показаться…

— Летняя обувка, — пренебрежительно шевельнул голенищем старый сапог. — И не очень практичная. Лапти и то лучше… Хотя с сапогами никакая обувь не сравнится!

— А вот мы, — шепнула веревка, — зимой и летом в самодельных сандалиях ходили. Монахам не пристало щеголять в крикливых сапогах. Если было уж очень холодно, то накручивали под них портянки.