Корнель Макушинский: Скандал из-за Баси (журнальный вариант)

Давайте все тихо помолимся за отважную мать, которая последним движением вырвала своего ребенка у смерти, как у тигра.

— Быстро! Карандаш и клочок бумаги! — сдавленным голосом крикнул врач, бледный от волнения.

Морща лоб, словно желая в точности припомнить слова, которые он слышал,он писал что- то на листке бумаги, которую потом подал чиновнику.

— Она успела сказать вот это,— глухо произнес он.

— Какой-то адрес?

— Да. Туда надо отправить ребенка. Бедная малышка... Где она?

— В другой комнате.

— Что делает?

— Она не понимает, что случилось. Все время спрашивает о маме.

— Пойдем к ней,— сказал врач очень тихо.

Девочка посмотрела на вошедших, как бы удивляясь, что среди них нет ее мамы. Она сидела на стуле, одетая в голубое пальтишко. Из-под мягкой шапочки выбивались светлые, коротко подстриженные волосики. Если бы не платьице, можно было бы подумать, что это ясноглазый, пухленький мальчик.

Трое мужчин, словно бы оробев, остановились у дверей, которые быстро закрыли за собой, а врач подошел к девочке. Он долго смотрел на нее и долго ничего не говорил, будто бы слова не могли протиснуться через его горло. Наконец он положил руку на ее головку и легонько погладил.

— Как тебя зовут, маленькая?

Девочка с испугом посмотрела на него и не ответила.

— Не бойся, милая,— говорил врач дрожащим, мягким голосом. — Мы все тебя очень любим... Очень, очень... Тебя, наверное, зовут Марыся?

— Не Марыся...— ответила она тихонько.

— Так значит, Ядзя?

— И не Ядзя...

— Может, Бася?

Девочка улыбнулась.

— Да. Басю зовут Бася.

— А как дальше?

— Дальше не знаю. Мамуся знает. Позовите мамусю!

Врач прикрыл глаза.

— Басенька, дорогая...— проговорил он с трудом.— Твоя мамуся... Ох, какое у Баси красивое пальтишко! А какие волосики...

— Как у мальчика! — серьезно заявила девочка.— Мамуся меня постригла.

— Да, да...

Он склонился над ней и обнял.

— Послушай, Басенька... Твоя мамуся ушла...

— Но сейчас придет?

— Нет, маленькая. Она уже не придет...

— Почему не придет? Я хочу спать!

— Потому что твоя мамуся ушла далеко, очень далеко...

— Почему далеко? Где это — далеко?

— Она пошла на самое небо...

— Ведь сейчас темно,— сказала девочка, глядя на него с подозрением.

Врач смутился и беспомощно развел руками. Так можно было вести беседу с ребенком без конца. Он потер рукой лоб и этим старомодным способом выкопал из замороченной головы очень умную мысль.

— Позвоню-ка я жене,— сказал он троим панам, которые молча прислушивались к разговору.

Не прошло и получаса, как жена доктора оказалась на месте печальных событий. Когда ей сдавленным шепотом сообщили о несчастье и о судьбе ребенка, она решила дело с потрясающей простотой.

— Пойдем спать, маленькая! — сказала она Басе голосом, который успешно притворялся голосом очень веселым.

Девочка улыбкой дала понять, что, не в состоянии достичь взаимопонимания с заикающимся мужчиной, она охотно и без протестов горячо подружится с этой пани, одетой так же, как ее мама.

Сердечко ее знало о том, что это кто-то другой и кто-то чужой, но полусонный взгляд уже не мог справиться с туманящимися очертаниями. Жена доктора, женщина живая и энергичная, делающая крепостью здоровья хорошую рекламу лекарскому искусству мужа, взяла ее на руки и, с трогательной нежностью прижав к груди, вынесла ее из станционного здания.

— Спи, бедняжка,— шепнула она, глядя на ребенка.

С помощью невиданного количества мягких слов, сравнений, метафор и примеров, целого арсенала способов, известных только женскому сердцу, наутро она сумела объяснить девочке, что ее мама никогда уже не вернется. Бася поняла только то, что ее ужасно обидели, о чем она заявила долгим плачем. Жена доктора старалась сцеловать слезы с ее глазок, что было нелегкой работой, ведь и в ее глазах они начали собираться, внезапно и неудержимо. Две женщины плакали тихонько, прижавшись друг к другу так, что невозможно было понять, где чья слеза.

Однако и других вещей тоже нельзя было понять. Самые тщательные поиски ни к чему не привели; не было никаких документов в сумочке несчастной женщины, а в вагоне не нашли никаких чемоданов и свертков. Правильнее всего было предположить, что или в дороге ее обокрали, или эта бедная женщина, глубоко погруженная в какую-то печаль, потеряла то, что везла с собой. Правильным могло быть и предположение, что она ехала туда, где ее все ожидало. Не нашли при ней ни клочка бумаги, только немного денег и железнодорожный билет до Варшавы.