Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход

Федор, помолчав, спросил:

— Знаешь, какая фамилия была у шкипера Петра Первого — в Архангельске? Пустошный!

— Ого! Предок боцмана?

— Нет.

— Значит, однофамилец.

— Не только… А про полярного исследователя Седова слышал? Его в последнем походе сопровождали до самого конца два матроса, и одного фамилия — Пустошный.

— Тоже не родственник?

— Нет.

Я помолчал.

— И не только однофамилец?

— Земляк, — сказал Федор. — Понял?

— Подумаешь…

— Подумай. — Старшина снял наушники, закурил. — Есть под Архангельском поморское село, называется Великая Пустошь. И район — Пустошинский. В том селе все Пустотные, и все моряки. «На воде», как они говорят. Я перед самой войной в отпуске был, заезжал. В апреле. От боцмана его жене подарок привозил…

Он сошел на маленькой пристани один. Речной катерок, что курсировал в устье Двины, повернул обратно, в Архангельск. Федор зашагал по мосткам к берегу. Мостки были перекинуты с островка на островок, под досками морщилась от ветра вода.

Вдали на берегу в ряд стояли избы. Было часа три дня.

Первые два дома Федор обошел вокруг, никого не встретил и решил пройти вдоль всего ряда. В тишине он слышал, как где-то неподалеку жикает пила, и через несколько шагов увидел около последней избы двух женщин. Они пилили дрова. Женщины тоже его заметили — выпрямились. Стало совсем тихо. Он подходил, и, пока был еще далеко, они стояли и смотрели на него, а когда приблизился, дружно схватились за пилу и зажикали еще старательнее. Федор подошел к ним, остановился. Весело летала пила. Брызгали опилки. Женщины раскраснелись и не смотрели даже друг на друга. Одна была совсем еще девчонка, вторая старше ненамного, а выглядели они солиднее издали, наверное, потому, что были в телогрейках, в теплых платках и сапогах. «Здравствуйте!» — сказал Федор. Едва он открыл рот, пила смолкла, обе разом выпрямились, глядя на него смущенно, смеясь глазами, и ответили: «Здравствуйте!» Он спросил, где ему найти Лиду Пустотную, и та, что постарше, обрадовалась: «Это я. А вы-то, наверное, от Ильи, да?» (То есть от нашего боцмана.) Вторая спросила: «Вы Костя?» — «От Ильи, — ответил Федор. — А Костя в июне в отпуск пойдет». Младшая была сестрой Пустотного. Она тут же куда-то убежала. Лида повела гостя в дом.

— Знаешь, какой это дом? — Федор смотрел на меня так, словно и сейчас удивлялся тому, что увидел тогда еще, до войны.

«Почти все старшины — мастера сказки рассказывать! — подумал я. — Интересно почему?» Волновала меня эта «сказка», и было досадно, что не знал ее раньше!

А Федор еще долго рассказывал. Я увидел крепкий поморский дом, двор, хозяйственные постройки, потом горницу — светлую, с большой выбеленной печью, с чисто выскобленными полами и снежными занавесками на оконцах. Мне она показалась даже холодноватой — в ожидании хозяев… У самой двери Федор, едва вошел, увидел громадные шлепанцы и рассмеялся. Лида улыбнулась не без гордости: «Его».

Она усадила гостя за стол, замелькала, наполнила горницу певучим окающим говором: жалела, что Федор так неожиданно, что нечем его, как надо бы, угостить (вот когда мужчины возвращаются с моря — Илья ведь до службы тоже рыбачил по полугоду, — тогда в доме все время гости и угощения полно). На столе появилась горячая рассыпчатая картошка, свежего посола семга, нарезанная в глубокую тарелку, потом колбаса, желтый брус масла, хлеб, графинчик с водкой и, наконец, ярко надраенный самовар. Минуты на три Лида скрылась за печкой, примолкла — и вышла одетая уже в легкое зеленоватое платье, в туфлях на каблуках, с косой, уложенной вокруг головы. Федор понял, что его приезд — событие.

Она с ним выпила стопку. «Ну, рассказывайте!» — попросила.

Светилась вся гостю. Ведь он был приветом от ее Ильи, а поморки такими приветами не избалованы. Но у нее хватило души и Федору заглянуть в глаза, и его расспросить о нем самом, внимательно и с лаской, а не приличия ради.

Потом Лида проводила его — они шли по мосткам друг за другом — и стояла на пристани, пока катер не отошел далеко. Федор долго видел, как она машет ему рукой.

Через два месяца началась война.

С девятнадцати ноль-ноль я стоял вахтенным у трапа и смотрел на Америку.

Трап был перекинут с левого борта на асфальт причала, кранцы на борту прижимались к сваям и поскрипывали, когда подходила и отходила невидимая волна, и сваи — это уже была Америка, и по трапу достаточно было сделать пять шагов, чтобы сойти на эту землю, но она была теперь куда дальше, чем расстояние в пять шагов.