Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход

Можно стоять на тропинке у железной дороги, там, где с одной стороны блестят рельсы, а с другой на откосе белеют одуванчики, и можно смотреть на ту же тропинку, на те же одуванчики из окна вагона — и все уже будет иначе. На тропинке один мир, а если ты в вагоне, то смотришь на нее из другого, пусть они и отделены всего-то двумя шагами.

На корабле, когда он стоит у берега, это ощущение отдельности мира, в котором находишься, много сильнее, чем в вагоне, особенно если берег — Америка, а корабль имеет на кормовом флагштоке советский военно-морской флаг.

Там Америка, здесь Советский Союз. Вот как!

За причалом стояли каменные склады, крытые гофрированным железом, с раздвижными широкими дверями из такого же железа, и почти на каждой стене были выведены белой краской три большие буквы «USN» — юнайтэд стэйтс нэви: «флот Соединенных Штатов». Над крышами приземистых складов неожиданно поднималось какое-то большое здание, похожее на элеватор, но с длинными узкими окнами, а справа от него торчали стрелы портальных кранов, и, наверное, на лапах кранов тоже были выведены три буквы, означающие, что это собственность флота Соединенных Штатов.

На ложках и вилках, которыми мы пользовались, на плащах, куртках-«канадках» и на другом штормовом обмундировании, полученном вместе с катером, тоже стояли эти три буквы, но с тех пор, как мы первый раз — под нашим флагом — вышли на этом охотнике в океан, они уже не имели никакого значения.

Пустошный вылез из кубрика:

— Вахтенный, моих на бак…

— Есть!

Я посвистал в никелированную боцманскую дудку, крикнул:

— Боцманской команде построиться на баке!

Их было шестеро вместе с Пустотным. Они построились и гуськом сошли по трапу на причал, отправились получать продукты, а я смотрел вслед, повторяя про себя фамилии шестерых, потому что обязан был знать, сколько человек, кто именно и куда ушел с корабля.

Потом стал прохаживаться вдоль борта, рядом с трапом.

Катер стоял у той части длинного пирса, которая ближе к выходу из гавани, и, когда я шел вдоль борта, мне видно было окончание мола. Там, в сизой тени, уже зажгли белый огонь створного знака. А поворачивая назад, я видел пять «больших охотников», полученных другими нашими командами, борт американского эсминца, а за ним еще какие-то корабли. Мачты их обугливались в красном свете заката.

Мне вдруг стало зябко. Я повел плечами, не понимая еще, в чем дело, и тут же вспомнил, как ломались мачты «Джесси Смит» в то утро в Баренцевом море. Она погибла быстро. Неожиданно и быстро. Теперь я увидел это по-другому — медленно: как мотались на волнах пустые шлюпки и тянулся прерывистый след от торпеды, и эти мачты, и лицо командира, такое, будто он ранен… В то утро я не понимал значения того, что случилось, хотя и смотрел во все глаза. А откуда мне было знать про инструкцию адмиралтейства и страховой полис, по которому кто-то наверняка получил солидную сумму за «Джесси Смит». Этот «кто-то» был ее хозяином, а не моряки. Вот она так и погибла.

Вернулась боцманская команда с продуктами. Четверо несли ящики и мешки, а сам Пустошный с матросом осторожно катил по асфальту бочку. Потом ребята вкатывали ее по трапу, и запахло селедкой. Боцман ревниво следил за бочкой, пока ее не поставили позади люка кормового кубрика, и сказал довольный:

— Ну вот. Не то что эти леденцы-лимончики… Завтра принайтовим.

Матросы разошлись по кубрикам, а я открыл дверь боевой рубки, взглянул на часы и пошел к рынде — надо было отбить одну склянку. Полчаса уже простоял.

Перезвон склянок проплыл одновременно по другим кораблям — время для земли тоже отсчитывали мы… Наступила та недолгая минута сумерек, когда становится как будто даже светлее, да и закат выдался необычно красный, и в этом немного непонятном свете белые буквы на стенах складов и окна высокого здания, похожего на элеватор, проступили резче.

Из боевой рубки выглянул Федор:

— Ты не брал схему передатчика?

— Она в столе, — сказал я. — Во втором ящике сверху.

Любит человек технику… В двадцать часов пришел командир — он был на совещании у атташе, на этот раз без меня. Я внимательно смотрел на капитан-лейтенанта, когда он подходил, и едва его ботинок коснулся трапа, старательно козырнул.