Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход

У нас на шлюпке флага не было. И какая там боевая единица! А там ребятам еще бы не обидно, думал я, глядя на огонь, еще бы… Служить на маленьком паровом катере, у которого только и почета, что военно-морской флаг… В море он не ходит — мал. Команда — три человека: старшина за командира, рулевой да моторист. По береговым постам продукты развозят, горючее — вот и вся их морская служба. Самоваром и прозвали..

— Чапает катерок через гавань, а с кораблей: «Эй, на самоваре! Труба раскалилась! Как бы вам не закипеть!» А труба — красная, длиннющая, с этаким коленцем…

Нет, наверное, нас на такие боевые единицы посылать не станут. Мы — юнги. Радистами будем…

— Перекрасили они трубу в другой цвет, в небесно-голубой, — хитровато сощурился старшина. — Не помогло. Смеху еще больше. Гудок у самовара сиплый, тоненький такой, с присвистом. Ну, точно — поспел… — Воронов вздохнул. — Больше всех рулевой страдал. У него с девушками не ладилось из-за места прохождения службы.

— Гы…

Я толкнул Юрку локтем.

— Отправился рулевой как-то на кладбище кораблей и притащил на катер гудок от океанского парохода. Приладил его ночью вместо старого. И никому ничего не сказал.

Слабо стрельнуло в печке. Угли отбрасывали ровный свет на лицо старшины. Худощавое, с резкими складками около губ и чуть великоватым носом, оно казалось усталым.

— Утром они отправились по делам. А эскадра в то время выходит в море — на учения. Тогда рулевой самовара дает приветственный гудок… Забасил — на всю гавань, мощно. Катер аж трясется весь! Понятно, у всех глаза на лоб.

А он… — Старшина крутанул головой. — А самовар-то побасил, побасил да и остановился. Ни туда ни сюда: пар весь выпустил!

Воронов подождал, пока мы немного поутихли.

— Ну, вот… Началась война. Служба на самоваре все та же. Пошли они как-то на дальний береговой пост и на пол-пути увидели перископ — немецкая подлодка! Фашист на них никакого внимания не обратил. Поворочал перископом и не спеша опустил его. А катерок полным ходом к подлодке…

— Строиться на вечернюю поверку! — ворвался в кубрик дневальный по роте.

Хлопнула дверь. Воронов замолчал.

— Ну? — спросил Леха.

— Строиться на вечернюю поверку, — поднялся старшина.

— Стой, кто идет?

Не пойму, чего больше в этом окрике из темноты — угрозы, надежды или тревоги. Так много интонаций, что мне становится зябко: я еще не слышал, чтоб у Сахарова был такой голос.

Разводящий отвечает.

— Разводящий, ко мне, остальные на месте! — облегченно командует Сахаров.

Свет карманного фонарика, скользнув по его совиной фигуре, падает вниз. Теперь видна широкая траншея — вход в подземный склад боепитания.

По команде разводящего я подхожу и убеждаюсь, что дверь склада опечатана. Потом слушаю, как они уходят.

И остаюсь один.

Словно кто-то отнял ладони от ушей: лес гудит, стонет так протяжно, что кажется — вот-вот захлебнется ветром и затрещит.

Я беру винтовку наперевес.

На поляне неровными пятнами лежит снег. Если долго смотреть на них, пятна начинают расплываться, их съедает темнота. А вглядываешься в черную стену леса — опять откуда-то появляются белые пятна.

Постоять в траншее? Нельзя. Оттуда и этого не увидишь.

Разводящий и Сахаров уже, конечно, в карауле. В теплой, чисто выбеленной комнате, где ярко светит лампочка без абажура и от пирамиды с винтовками падает тень на стену. А на стеке в рамке — присяга, и до нее дотягиваются удлиненные кончики штыков.

Говорили, что после того, как мы примем присягу, нам выдадут ленточки и флотские ремни с бляхами. Присягу мы приняли. И получили оружие — винтовки образца 1891/1930 годов, знаменитые русские «трехлинейки». А ленточки и ремни — пока нет. Но сейчас шинель на мне туго перепоясана, в правое нижнее ребро уперся подсумок, а в нем настоящие патроны. Этот ремень мне выдали только на сутки, в караул. «Несение караульной службы является выполнением боевой задачи». Так написано в уставе.

…В той комнате есть еще печка, скамья, бачок для кипятка и стол, покрытый красным сукном. А на столе, тоже в красной обложке, одна-единственная книжка — этот устав.

В нем все ясно, как в букваре: лечь топить с восемнадцати часов, кипяток иметь круглые сутки, в помещении поддерживать тишину и порядок, «отдыхать лежа (спать), не раздеваясь».

Сахаров сейчас, наверное, «отдыхает лежа» — спит.

Посветлело как будто… Я не сразу догадываюсь, что это луна. Появится или нет? Она где-то рядом — теперь можно рассмотреть, как быстро летят облака.