Ахмет Мальсагов - Лорс рисует афишу

Спектакль, в общем-то, получился! Если не считать того, что в ход премьеры неожиданно вклинился эпизод, не предусмотренный постановщиками: драка в зале.

Выход Лорса был в третьем акте. Перед этой минутой его совершенно неожиданно охватил такой страх, что он готов был сорвать бородку, цилиндр и выпрыгнуть в окно. «Надо было входить в образ, а я два акта глазел в зал!» — трясся он в панике. «Возьмите себя в руки!» — прошептала Аза дрожащим голосом и вытолкнула его на сцену.

Там сидел Никодим, главный «горилла»-шеф. Перед ним стоял Вадуд, исполнявший бессловесную роль штрейкбрехера, струсившего перед забастовщиками. Лорс обязан был гневной тирадой разоблачить перед шефом этого презренного труса, а потом в припадке ярости тут же пристрелить его.

Однако Лорс не мог произнести ни слова. Все мутилось в глазах.

Как же начиналась его реплика против штрейкбрехера?! Лорс наконец перестал прислушиваться к испуганному шипению суфлера, решив: «Э-э, стрелять — так уж поскорее, без слов».

И он, вытащив кольт, пальнул в Вадуда. Вадуд долго не падал, потому что хорошо помнил: Лорс сначала должен его разоблачить. Так и не дождавшись, Вадуд все же упал.

Лорс, подсев к шефу, должен был сказать: «Так я буду поступать с каждым, кто посмеет нам мешать, шеф!» Губы у Лорса тряслись, произнести не могли ни слова.

Никодим протянул сигареты. Девять дней назад Лорс бросил курить на спор с Никодимом. Поэтому твердо договорились на репетиции, что сигарет не будет. Однако Никодим упорно подсовывал. «Я же бросил», — уголком губ процедил Лорс. «Закури, Сэнди!» — пробасил Никодим на весь зал, нагло улыбаясь. Такая подлость возмутила Лорса и… спасла от столбняка. Он заговорил!

Больше того, его изощренный директорский слух теперь уловил неблагополучие в зале. Где-то в конце зала, за последними рядами, все громче шум, смешки и говор. Лорсу показалось, что там растерянно мечутся тетя Паша и дежурный кружковец.

Публика стала озираться и шикать. Смутились и начали сбиваться с реплик актеры-«гангстеры», пришедшие за «трупом» Вадуда. Лорсу показалось, что посмел шевельнуться Вадуд. Спектакль шел к срыву: в конце зала раздался пьяный громкий голос с хохотом.

Понимая, что все теперь рухнуло, Лорс прыгнул со сцены и вмиг домчался по проходу в конец зала. Мелькнула к выходу крадущаяся сбитая фигура Дьяка, а на пути у Лорса стоял, покачиваясь и улыбаясь, какой-то незнакомый парень в ковбойке с «молниями». «Ишь ты, во фраке! А дай-ка я твой цилиндр примерю!» — пробормотал он и протянул руку к Лорсу. Этот голос и этот хохоток и слышал Лорс со сцены.

Лорс нанес парню прямой удар в подбородок. Мелькнули в воздухе «молнии» ковбойки. Ахнула повернувшаяся публика. Выскочив за вылетевшим в прихожую парнем, Лорс еще одним ударом выкинул его на крыльцо и прошептал: «Смывайся, уже милиционера вызвали!»

Кинув дежурному: «Двери на засов!», он теперь уже не спеша возвращался к сцене, придумывая, что же объявить публике. Спектакль сорван!

«Смотри ты, совсем по-современному наши играют: прямо в зале!» — услышал он вдруг чей-то одобрительный шепот в рядах.

Лорса осенило. Он взлетел на сцену и уже с неподдельной страстью повторил реплику роли, кое-что присочинив: «Я же сказал, шеф: я буду беспощадно расправляться с каждым, кто нам мешает, — бить по морде, стрелять в упор. Эй, унесите этот труп!»

Зрителям понравилось. Они зааплодировали. Громче всего аплодисменты были почему-то в задних рядах зала, где зрители как раз всё видели и поняли, какую «игру» там вел Лорс!

Актеры, обрадованные неожиданным спасением спектакля, закончили его с подъемом.

После спектакля к Лорсу в репетиционную сквозь шумное и радостное столпотворение протиснулся Цвигун. Он снисходительно разглагольствовал:

— Неплохо, старик! Свою реплику после возвращения на сцену ты подал особенно здорово, хотя, в общем-то, ты, конечно, не Олег Ефремов. А вот трюк с игрой в зале… Выкинь ты его, он только замедляет темпо-ритм. Это же дешевое новаторство! Всегда тебя на выкрутасы ведет!

Кружковцы, прислушивавшиеся к речи городского гостя, расхохотались. Цвиг вдохновился:

— И еще одно, извини, замечание. Зачем тебе этот грубый натурализм? Я хоть и издали, но видел, как ты двинул партнера. Рвешь страсть в клочья! Этак ты всех своих кружковцев перебьешь. Нет, старик, это ты уж совсем, извини, по-деревенски сыграл.

— А я люблю, чтоб весомо, грубо, зримо, — измывался Лорс. — У меня такой сценический почерк.