Сергей Михальчук - Почтальон, шире шаг!

— Да ты что, доченька! Что ты там будешь делать?! Еще под машину попадешь или заблудишься…

— Это же не в лесу, — усмехнулся папа.

— В нашем лесу она не заблудится, — сказала мама. — За это я спокойна. А вот в большом городе… Да что ж ты говоришь, Михась! Или ты не отец своему ребенку! Она ведь дальше райцентра никогда не бывала. Да и зима на дворе, шуточное ли дело…

— Ничего, не замерзнет, — ответил папа. — По столице походит, в цирке побывает, в музеях… — Помолчал, а затем тихонько, но так, что Валя все услышала, добавил: — Не нужно было обещать. А уж дала слово — держись…

Вечером, вернувшись с работы, папа протянул Вале маленький картонный прямоугольничек.

— Повезло тебе, держи билет. Завтра в Минск наш ветеринар Адам Степанович едет, согласился тебя захватить. Смотри, от него — ни на шаг. В городе дядя Микола встретит, я ему уже телеграмму послал. А до станции вас на председательской «Волге» подбросят…

И вот Валя едет.

Едет!

Кажется, и колеса поезда выстукивают на стыках: «Ед-ду-у! Ед-ду-у!»

В вагоне Валя всю дорогу не отходила от окна. Места возле Прилук холмистые, с небольшими лесами и перелесками. А когда поезд прогрохотал мимо пристанционных зданий, перед ее глазами открылся такой простор, что, казалось, ему и конца-края не будет. Мелькали телеграфные столбы, зелеными ручьями текли густо посаженные вдоль железнодорожного полотна елочки. За ними лежали ровные, как стол, накрытый хрустящей скатертью, заснеженные поля. И чем дальше они были от железной дороги, тем медленнее, неторопливей уплывали назад.

А затем начался лес. Но опять же совсем не такой, как возле Прилук. Там лес — невысокий ельник, островки ракит и крушины с зарослями малины и смородины, а здесь — высоченные медноствольные сосны подступают к самой насыпи, и поезд мчит, словно в рыжевато-зеленом туннеле. В вагоне аж потемнело, хотя на улице еще ярко светило солнце.

Время от времени мимо окна с грозным ревом и грохотом проносились встречные пассажирские и товарные поезда. От неожиданности Валя всякий раз отшатывалась, но тут же снова припадала к окну — старалась сосчитать вагоны или платформы, но каждый раз сбивалась со счета.

В Минск они приехали к вечеру. И сам город Валя увидела как-то неожиданно. Поезд замедлил ход и начал, видно, поворачивать, потому что выгнулся огромной дугой, и Валя могла одновременно видеть и тепловоз впереди, и, обернувшись, самый последний вагон. Она загляделась на хвост поезда, а когда посмотрела вперед, так аж ойкнула от удивления. Во все стороны перед нею расплескалось море огней. Яркие, разноцветные, они сверкали, переливались, и небо над ними казалось не темно-синим, а светлым, словно где-то за громадами домов вставало невидимое солнце.

Валя тут же принялась тормошить Адама Степановича, который задремал, облокотившись о столик, с не раскуренной трубкой в зубах.

— Приехали! Дядя Адам, мы уже приехали!

Адам Степанович посмотрел в окно и спокойно ответил:

— Да нет еще, не торопись. Еще с четверть часа до вокзала будем ползти.

Но все-таки начал одеваться.

Зашевелились, зашумели другие пассажиры. Кое-кто даже начал пробираться с чемоданами и сумками в руках поближе к выходу. Шагнула было к проходу и Валя со своей сумочкой, но Адам Степанович тронул ее за рукав:

— Лучше в окно гляди, может, своих увидишь, когда к вокзалу подъедем.

Поезд еще и правда долго постукивал на стрелках, проезжал под какими-то мостами, пока наконец не остановился перед ярко освещенным зданием.

И почти сразу же Валя увидела Галю и дядю Миколу. Они стояли на перроне, как раз напротив их вагона. Валя помахала им рукой и вместе с дядей Адамом пошла к выходу.

А еще минут через десять они уже сидели в такси и ехали по праздничному городу. На коленях у Вали лежал букетик гвоздик — Галин подарок, а сама Галя говорила, говорила, говорила… Называла улицы, по которым они проезжали, площади. «А вот здесь парады бывают… А вон там кукольный театр… А это — памятник солдатам и партизанам, которые освобождали Минск…»

Дядя Микола попросил таксиста ехать помедленнее: «Пусть наша гостья городом полюбуется». И сам время от времени перебивал Галю, вспоминал, какими были эти улицы в первые послевоенные годы.

Они довезли Адама Степановича до самого дома, где жила его младшая дочь, а затем снова колесили по городу, любуясь из окон памятниками, зданиями, мигающими, переливающимися огнями иллюминации.

Тетя Катя заждалась их.