Сергей Михальчук - Почтальон, шире шаг!

А еще интересно Саньке с дядей Гришей потому, что он — всем мастерам мастер. Даже на пастбище, где какая вроде бы работа, его руки не знают покоя: то кошелку плетет, то путы вьет, то зубья для граблей выстругивает. А то подберет на лесной опушке какой-нибудь засохший корень и такую фигурку забавную из него вырежет — не хотел бы, а рассмеешься.

Дядя Гриша не делил работу на большую, серьезную, важную и мелкую, пустяковую, которую можно сделать кое-как, только бы с рук сбыть. Все он делал с душой и к этому же как-то незаметно, исподволь приучал Саньку. О чем бы ни говорили они, сидя на пригорке или неторопливо бредя за стадом по лугам и перелескам, Санька всегда ощущал, что дядя Гриша своим глуховатым голосом словно раздвигает перед ним границы мира, учит внимательней, пристальнее вглядываться в жизнь.

Разговаривал дядя Гриша с Санькой не как с мальчишкой, а как с равным, только менее опытным человеком. Наверно, поэтому Санька задавал ему такие вопросы, которые никогда не задал бы ни учительнице, ни даже отцу.

Санька знал, что дядя Гриша был храбрым солдатом. Ни у кого в деревне не было столько орденов и медалей, сколько у него. Одиннадцать боевых наград украшали в праздничные дни грудь колхозного пастуха. Но однажды Санька не выдержал — спросил:

— Дядя Гриша, а вам когда-нибудь было страшно?

Дядя Гриша не засмеялся, не пожал плечами, не отмахнулся. Свел к переносице брови, закрыл глаза, негромко ответил:

— Было. Мы тогда армию фельдмаршала Паулюса добивали. Немцы все силы на прорыв бросили, очень им хотелось из окружения выбраться. На наше орудие три тяжелых танка пошли. Развернутым строем. А у нас из всего расчета лишь двое осталось, я да заряжающий. Андрюшка Серегин, хороший паренек. Остальные или убиты, или ранены. А танки ползут, лупят снарядами — попробуй останови. Ох и набрался я страха. Ну, все, думаю, конец, отвоевался! В щель бы забиться, прогрохочут над головой… Но ведь за танками в прорыв недобитые фашисты ринутся!.. Ну, тут меня такое зло взяло, весь страх пропал. Как же так! Сколько наших солдат жизнь отдало, чтоб петлю затянуть, а теперь они уйдут?! «Снаряд!» — кричу Серегину. Как шарахнули! С первого выстрела один подбили. Потом второй подожгли. А третий струсил: развернулся да ходу… Вот тогда, брат, я и понял, что не так страшен черт, как его малюют.

Даже когда начались занятия в школе, Санька не забывал о дяде Грише. Он часто прибегал после уроков на пастбище, чтобы помочь пастуху, потому что другого подпаска ему так и не дали.

И когда произошла та досадная история на уроке истории, Санька дома о ней никому и словом не обмолвился, а дяде Грише рассказал.

Случилось вот что. К ним в школу прислали нового историка, молодого парня с соломенным чубом и добродушной, немножко растерянной улыбкой. Геннадий Петрович только в нынешнем году окончил институт. Наверно, он очень волновался, потому что то и дело повторял словечко «вот». «Вот» да «вот», «вот» да «вот». Может, он за этими «вот» свою тревогу прятал? Или подбирал нужные слова?.. Во всяком случае, новый учитель был так похож на Толика Петрушкевича с его бесконечными «железно», что Санька тихонько засмеялся и принялся отмечать слово-паразит точками на промокашке.

Он с таким увлечением вылавливал злополучное слово, что из объяснения учителя ровно ничего не запомнил и не понял.

— Ну и сколько? — вдруг услышал Санька.

— Сорок восемь, — не задумываясь, ответил он и только затем поднял голову и увидел учителя.

Геннадий Петрович стоял у Санькиной парты и с упреком глядел на него.

— Повтори, о чем я рассказывал.

Санька встал и, покраснев, молча уставился на свою промакашку. В ушах звучало бесконечное «вот».

— Садись, — сказал учитель и отошел к окну.

Ребята растерянно переглядывались: никто ничего не понял. Санька сидел, опустив голову. В классе стояла напряженная тишина.

Потом учитель заговорил. Как ждал этого дня, как мечтал о нем. Как долго готовился к первому в своей жизни уроку. Конечно, он уже проводил уроки, но это было на практике, когда рядом — опытные учителя. Начинать всегда трудно, уж это-то они должны понимать, не маленькие…

Он не назвал Санькиного имени, но и без того Санька был готов от стыда сквозь землю провалиться: за что обидел человека?..

Не похвалил Саньку и дядя Гриша, которому он, запинаясь на каждом слове, рассказал об «истории» с историей. Вздохнул, потер колючую, изрезанную глубокими морщинами щеку, отвернулся.