Эсфирь Цюрупа: Улица Зелёная

— Дома, — спокойно ответил прадед.

— А где мои дети? — ещё громче спросила она. — Трое!

— Простите великодушно, но это надо у вас спросить, — ответил прадед.

— Ваш мальчик их увёл! Сторож видал их возле вашей калитки! — Разгневанная Зоя Петровна наступала на прадеда. — Они у вас!

Гамбринус не любил, когда сердито повышали голос, и потому он предостерегающе рявкнул. Издали, от сарая, раздалось боевое кукареканье Вельзевула.

— Только тебя мне тут не хватало, — сказал про Вельзевула прадед.

А Зоя Петровна приняла это на свой счёт.

— Что, что́? — возмутилась она и стала красная, как свёкла.

Но услышала позади себя, на улице, знакомый голос:

— Зоя Петровна-а-а! Панков все мои шишки в общий мешок пересы-ыпа-ал!

Она живо обернулась. Они были тут, все трое! Тащили из леса одну сумку шишек. Одну на троих. Лентяи, лодыри! И Пискля, конечно, как всегда, жаловался.

— Значит, всё в порядке? Нашлись? — улыбнулся прадед.

Но Зоя Петровна не хотела отступать.

— Идите в группу! — приказала она сердито, и они поскакали в группу. А Зоя Петровна повернулась к прадеду: — Всё равно безобразие! — сказала она. — Ваш мальчик отвлекает внимание целого коллектива! Он нам мешает! И ваша длинная собака лает! — Она неодобрительно взглянула на Гамбринуса и пошла прочь.

— Не лай, прошу тебя, — сказал прадед Гамбринусу. — Ты же не пустолайка, ты же подаёшь голос только в крайних случаях. Не лай зря! — и почесал Гамбринусу ухо.

Для этого ему пришлось наклониться до земли, так как Гамбринус был низенький, а прадед такой высокий, что прабабушка даже говорила: пиджак на нём висит, как на телеграфном столбе.

Гамбринус вежливо лизнул морщинистую загорелую руку прадеда и не стал лаять, хотя ему очень хотелось, потому что он не любил сердитых людей. А вечером прадед сказал:

— Ну и озорницы эти синицы! Очевидно, прыгали по клавишам и напечатали — ПИС.

И только Матвей знал, что это не синицы, а Пискля напечатал первые буквы своей фамилии — Пискарёв.

Матвей торопится удрать на улицу. Самое время! Прабабушка как раз ушла с соседкой на рынок. Это та самая соседка, у которой кошка — ворюга…

На цыпочках Матвей уже дотянулся до вертушки, чтобы открыть калитку, как вдруг за калиткой засигналила машина.

Дед спустился с террасы и сказал:

— Погоди, не уходи. Сейчас будет сюрприз.

А сюрприз — это всегда что-нибудь неожиданное и интересное.

— Какой сюрприз? — быстро спросил Матвей и вместе с прадедом стал открывать ворота.

Грузовичок въезжает задом наперёд, потому что иначе как ему потом развернуться тут, на участке? Он пятится до самого крыльца, и над задними колёсами у него горят красные огоньки. Они обязательно зажигаются у всех машин, когда они дают задний ход.

Гамбринус, запертый прадедом на террасе, стоит там на задних лапах и сквозь стёкла лает на грузовик хриплым басом.

Шофёр выпрыгивает из кабины и спрашивает:

— Куда вам её?

— На кухню, пожалуйста, — командует прадед.

«Кого «её»?» — Матвей подпрыгивает, стараясь заглянуть в машину, но шофёр уже открыл засовы на углах кузова и отваливает задний борт.

Матвей видит в грузовичке красивую белую стиральную машину, точно такую, как у них дома, в Ленинграде.

— Это подарок нашей прабабушке, — объясняет прадед шофёру. — В городе мы бельё отдаём в прачечную. А здесь, на даче, прачечной нет. Я сколько раз предлагал: купим стиральную машину. А прабабушка твердит, что техника ей не нужна. Вот я потихоньку от неё и купил. Всё-таки ей полегче будет.

— А как же, — соглашается шофёр. — Большое облегчение.

Какой он силач, этот шофёр: взял стиральную машину в обнимку и отнёс на кухню. И пока он вытирал вспотевший лоб, прадед налил ему чашку морса.

— Клюквенный я уважаю, — сказал шофёр, выпил и уехал.

А Матвей и прадед стали разглядывать покупку. Поглаживали её белые гладкие стенки, открывали крышки, развернули деревянные клещи, которыми надо вынимать из машины бельё. И Гамбринусу обнова понравилась, он обнюхал её со всех сторон и улёгся рядом — сторожить.

— Отлично, — говорил прадед. — Теперь, уважаемая наша Прабаша, вам не придётся трудить свои ручки. Никаких затруднений. Раз — и всё выстирано. Техника — великое дело! А? Как ты считаешь, правнучек?

Матвей тоже считал, что техника — великое дело. Дома, в Ленинграде, ему всегда нравилось, когда машина потихоньку гудела, в ней ворочались рубашки и простыни и — как по щучьему велению, по маминому хотению — машина заглатывала бельё грязное, а выдавала чистое.