Андрей Жвалевский - Смерть мертвым душам!

— А было бы здорово, — глаза у Киры снова подернулись туманом, — чтобы он меня каждый день с работы встречал… На руках нес в свою машину… И чтобы это был кабриолет… Белый…

— Кабриолет в наших местах, — вспомнила Валя один взрослый разговор, — это непрактично. Тем более белый. Его дождем все время заливать будет и грязью забрызгивать.

— Вот и ты тоже, — обиделась Кира, — неромантичная.

Кира вздохнула и взялась за следующую книжку. На ней Киркоров был в клетчатой рубашке и джинсах.

Валя, чтобы хоть чем-то занять себя, взяла уже проглоченные Кирой книги (их набралось три) и понесла на полку. Пока выбирала, куда бы поставить, наткнулась на книгу, которая торчала совсем в неподобающем месте — между шкафом и стеной. Как будто кто-то посадил ее в тюрьму. Вале тут же захотелось ее освободить, и, немного попыхтев, книжку девочка выковыряла.

На обложке были изображены ноги. Две пары. Вид сверху. И фамилия автора гармонировала с парой ног — Парр. Валя открыла книгу и сразу в нее провалилась.

Через час она поняла, что ее что-то беспокоит. Оторвавшись от книги, Валя сообразила, что это мобильник. Звонила мама:

— Ты почему трубку не берешь? Быстро домой!

Валя испуганно сунула книжку с ногами на полку и побежала домой.

В старом шкафу было кисло. Тут не верещали наглые яркие книжки, не командовал Наместник — но и читатели до этого шкафа не добирались.

— Может, оно и к лучшему, — спокойно говорил. Толстой, — может, оно и правильно. Мы уйдем, на наше место придут другие. И они будут добрее. Мудрее.

Ответом ему была угрюмая тишина.

— Я так виноват перед детьми, — вздохнул Толстой.

— Почему? — тихо спросил Пушкин.

— Я не для них писал. Я в шестнадцать лет «Войну и мир» не осилил бы. Да и зачем?

— Не знаю, — вздохнул Пушкин. — Я, кстати, тоже не просил делать меня солнцем русской поэзии. И мне, конечно, приятно, что они помнят меня наизусть, но что они понимают… Эх… Я недавно в учебник заглянул, чуть с ума не сошел. Это они про меня? Про мои стихи? Знал бы, не написал бы ничего…

— Не надо про учебники, — застонал большой толстый том. — «Катерина и Кабаниха — их контрастное сопоставление в системе персонажей имеет определяющее значение для понимания смысла пьесы». Где они этого набрались? Вроде бы и по-русски, только ни слова не понятно! Я-то радовался, когда Добролюбов статью написал, думал, вот как мудрый человек про мою Катерину говорит. Мол, луч света. В темном царстве. Если бы я знал, сколько сочинений про это напишут… Я бы… Я бы… Да я бы в ногах у него валялся, я бы ноги ему слезами мыл, чтоб он сжег свою статью и никому ее не показывал!

Островский всхлипнул. Классики отвели глаза. Неприятно смотреть, как плачет такая большая и солидная книга. Несколько минут Островский боролся со своими чувствами, а потом тихонько добавил.

— Вот Гоголь — он молодец. Сжег второй том, и дело с концом.

— Если бы с концом… — горько пробормотал Гоголь, и никто не смог его утешить.

— Я бы сейчас тоже все сжег, — сказал Достоевский, — я писал, потому что жить нужно было. Я не собирался «выражать гуманистические идеалы вопросов общественной жизни своего времени в традициях реалистического искусства, созданных Пушкиным и Гоголем».

— Хоть ты от меня отстань! — взвился Пушкин. — Без тебя тошно…

— Лучше умереть с голоду, — гордо сказал Достоевский, — чем такое про себя читать.

— Один хороший человек сказал, что рукописи не горят, — произнес Гоголь. — Так что мало сжечь…

— А что, что надо делать? — поинтересовался Островский.

— А не надо писать галиматью всякую! — неожиданно громко заявил Гоголь. — Я сжег второй том! Сжег! Потому что это была халтура! И сейчас жалею, что еще кой-чего не сжег… Только надо было молчать, надо было молчать, не надо было никому про этот том рассказывать!

— Не вини себя, — мягко сказал Толстой, — твои «Мертвые души» — это как флаг, но дело не в них. Ты же видишь, что в библиотеке творится? И я думаю, что не только в библиотеке, но и в магазинах. Такими «Мертвыми душами» все склады завалены.

— Да кто это такие, «Мертвые души»? — спросил Маленький принц.

— Ты еще не понял? — грустно ответил Толстой. — Мертвые души — это книги-призраки. Книги, которые никогда не должны были увидеть свет.