Константин Махров - Сердца первое волнение

Лорианна смотрела на Надю как оглушенная, ничего не понимающими глазами. Возможно, что в голове ее в этот момент что-нибудь и поколебалось, но язык действовал самостоятельно:

— Никогда! Никогда не изменю своим душечкам!

Выразив так преданность своим кумирам, Лорианна исчезла.

— Да… Глупая мания, — с холодным сожалением произнесла вслед ей Клара и повернулась к Наде: — Так вот, помни, что я сказала. Я предупредила тебя, как друг. А какого ты мнения о стилистических занятиях, придуманных Маргаритой?

— А что? Хорошо. Поухаживаешь за фразой — смотришь, она лучше стала.

— Да, конечно… Я, как член учкома, полагаю, что это хорошо. Но с выставлением такого числа двоек, мне думается, она переборщила. У Геннадия Лукича такого никогда не было. Ну, так заходи…

Дальше Надя шла одна по тихой малолюдной улице. Облака с золотистыми ободками все куда-то неслись, спешили, то закрывая, то открывая зарумянившееся солнце. Поглядывая на них, Надя думала: «А вдруг сейчас где-нибудь между ними пролетит спутник? Интересно…»

После разговора с Кларой облачко раздумья легло на душу Нади Грудцевой. Почему Клара считает ее отношение к Анатолию предосудительным? Как это понять: пред-о-су-ди-тель-ным? «Если посмотреть глубже… С точки зрения…» Ничего не понятно! Просто Анчер — умный, хороший, с ним можно и поговорить, и посмеяться. И журнал выпускать надо. И никаких «точек зрения», дорогая Клара!

Надя махнула на всю эту «психологию» рукой и быстрее зашагала домой, тем более что откуда-то тянуло дымком, и аппетитный запах тушеной картошки сильно дразнил ее обоняние. Ей очень хотелось есть.

Вот и Пихтовая улица, и родной дом с шатровой крышей; рябина, стучащаяся в окно. Надя вбежала на крыльцо и, увидя мать, сидящую с книгой в руках за столом, сказала:

— Мама! Слышала? Спутник запущен!

— Да ты войди сначала… — услышала она мамин голос. — Ну, что это такое, — на всю улицу!

Надя тормошила маму, говорила о том, о другом; грустное раздумье, навеянное разговором с Кларой, рассеялось.

Но через некоторое время оказалось, что Кларины слова нет-нет да и покалывали. Надя усилием воли хотела заглушить их, но они всплывали снова и снова. Тогда она решила обо всем рассказать маме, уверенная в том, что найдет в ней поддержку. Рассказала. И что же? Чем больше слушала ее горячую исповедь мама, тем явственнее выражался на ее, мамином, лице ужас. И наконец Елена Дмитриевна сказала в смятении:

— Да, да, Клара права. Так вести себя нельзя; бог знает, что из этого может получиться. А кто он, что он собой представляет этот Анатолий? И учиться тебе надо лучше. Да, да. Ты, Наденька, очень увлекающаяся натура. Вспомни этого… как его? Безухое Ухо или Рваное…

— Мама!

— Да, да. Это верно: надо учиться владеть собой. Надо быть серьезной.

Надя чувствовала себя непонятой и обиженной. Сначала Клара, потом мама… Злые люди! Ну что она сделала плохого?..

Потом она приняла решение, — несколько жертвенное, но, безусловно, гордое и возвышенное:

— Пусть так. Я — глупая, ничего не понимаю. «Надо уметь владеть собой», — сказала Клара. Отлично. Будем владеть собой. Да, да!

А еще через некоторое время — сравнительно короткое — она уже думала, что это даже интересно — явиться в школу совершенно другой. Все будут думать: «Что с Надей Грудцевой? Смотрите, как она строга, сдержанна. Совсем не такая, какой была вчера!..». Погодите, я покажу вам, на что я способна. С сегодняшнего дня засяду за книги и от троек сделаю скачок к пятеркам. Смогу? Смогу. И математику одолею, и стилистикой овладею. Я буду артисткой, знаменитой, как Яблочкина. Или писательницей… Ну, где мне!.. Надо быть серьезнее. Да! Я буду учительницей литературы, как Маргарита Михайловна. И такое же темное платье буду носить, и волосы зачесывать так же, как она. Только зачем она часто смущается? Особенно, когда объясняет про любовь… Павел Власов, Сашенька… Я смущаться не буду. Хорошо бы обо всем этом поговорить с Толей. Нет, нет, ни за что. Я и забыла… «Владеть собой»… Теперь я с ним буду холодна, как лед на Луне, на которую мы с ним полетим.

Она занималась до полночи — сначала готовила уроки, потом, завесив лампу, чтобы свет не падал на маму, писала. Так и заснула, положив голову на раскрытую тетрадь.

И вот — утро другого дня.

Она пришла в школу неузнаваемой. Волосы, которые обычно у нее надо лбом образовывали светлый венчик, были тщательно причесаны; косы не свешивались до пят, а были уложены двумя кругами. Темные дужки бровей часто сходились над переносицей, и тогда лицо ее становилось сердитым и очень важным. Она не бегала, не смеялась; уткнула нос в книжку и помалкивала. А это было труднее всего, потому что сегодня все, буквально все говорили о спутнике, делали предположения о ближайших полетах человека в космос, спорили.