Виктор Московкин - Как жизнь, Семен?

Я приходил «завтра». Но Пашки не было. Я ждал его по нескольку часов, и все напрасно. А когда встречались, снова слышал:

— Приходи завтра. Обязательно завтра сходим.

Однажды я застал Пашку с Корешком. При моем появлении они замолкли. На этот раз Пашка не очень любезничал.

— Вот что, — сказал он. — Помнишь, тетку встречали? Ты правильно тогда угадал: никакая не тетка, украл я сумку, а вы мне помогали. Если дознаются об этом деле, сгоришь и ты. За соучастие привлекут, не отвертишься. Через пункт 17 будут судить. За соучастие дают еще больше сроку. Понял?.. Но мы тебе плохого не хотим, не пугайся, не выдадим. Может, скажешь, что ты тогда не знал? А кто же верить будет? Байки любой может рассказывать… Ты держись около нас, не пропадешь. И жратва будет, и все. Что там сеструха зарабатывает! Знаю, как живете. За квартиру, за Таньку в детский садик — и половины получки нет. Наберешься с нами ума — жить станешь и сестре поможешь.

Я никак не мог догадаться, что он еще задумал. Одно я твердо знал: мне с ними не по пути, жуликом я не стану. Как только заполучу чижа, ноги моей здесь не будет.

— Вот ты собираешься работать. Так? А какой толк? Ломай горбушку за здорово живешь.

— Зато честным человеком буду, по крайней мере…

— Заткнись! Кому нужна твоя честность? И ты никому не нужен. Живете и ладно. Каждый заботится о себе…

Ой врешь, Пашка! Люди заботятся и о других — это я точно знаю.

На днях появился дядя Ваня, посидел, поговорил и собрался уже уходить. «Сверточек забыли», — напомнила ему Вера. «Какой? Ах, да это Танюшке платьишко. Видать, в пору будет». «Не возьму, — сердито сказала Вера. — Оставите — навек обижусь». «Что ты расшумелась? — укорил ее дядя Ваня. — Я еще давно Катерине был должен. Вот и возвращаю долг». «Должен? — удивилась Вера. — А она мне ничего не говорила».

Платье взяла, но все же не была уверена в том, что дядя Ваня возвращал старый долг.

Врешь, Пашка, заботятся люди о других. Но он продолжал свое:

— Я к тебе хорошо отношусь, полюбил, потому так и говорю. Держись возле, и все будет честь честью. Со мной не пропадешь. Ну, а пока ладно. Сколько сейчас? Шесть уже? Пора… Пошли за твоим чижом. И помни, что я тебе говорил. Будешь дураком — пропадешь. Не сладко придется в тюрьме… А если что не так, тюрьмой обеспечу, это я тебе обещаю.

И почему он так уверенно говорит? Как разобраться, где главное? Я хочу работать, чтобы было интересно, чтобы всегда чувствовать себя нужным, необходимым. Мне кажется, в этом настоящая жизнь. А Пашка уверяет — в другом. Причем, говорит не просто, что попало, а продуманно: убежден, что он прав. Я чувствую, что и Николай понимает жизнь по-другому.

Я перебираю в памяти знакомых, стараюсь определить, чем живет каждый из них.

Много хорошего у Алексея Ивановича Уткина. Ом заставляет себя уважать, потому что уверен во всем, что делает, уверен в себе.

Но мне больше по душе дядя Ваня Филосопов. Он знает, что нужен на работе, к его словам прислушиваются. Понадобится — отдаст с себя последнюю рубашку. Но ему не везет, и от этого он часто бывает недоволен и временами как будто обижен. В такие минуты ему кажется, что вокруг полно несправедливости.

Стремиться быть как Валентин Петрович? Но я его мало знаю, и мне трудно разобраться, что он за человек. Одно чувствую, что он очень добрый.

Раздумывая обо всем, я шагал за Пашкой и Корешком к тому товарищу, у которого был чиж. Давно за крышами домов спряталось солнце, там светлело небо с вытянутыми розоватыми облаками. По тротуару неторопливо разгуливали люди с беззаботными, оживленными лицами — радовались весне.

Мы свернули около школы и попали в глухую улочку. Это меня несколько удивило. Улочку я знал хорошо: тут живет доктор.

— Пашка, а он здесь? — спросил я с удивлением.

— Кто «он»?

— Ну, тот… твой товарищ?

— Здесь. Что, думаешь, просто так я тебя привел? Подождать немного придется.

Было не так холодно, но Пашка и Корешок подняли воротники, съежились. Мы отошли к дому, что стоял по соседству с докторским, и там сели на лавочку.

— Он еще с работы не пришел, скоро появится.

— Пашка, ты не спрашивал, чем он его кормит?

— Кого?

— Кого? Чижа, конечно! Мне даже не верится, что я сегодня возьму его обратно. Ты волынку тянул-тянул. Я уж думал, совсем зажилил.

— Сейчас тресну, если не замолчишь, — раздраженно сказал Пашка.

Я обиделся и замолчал. Но сидеть спокойно не мог: во всем теле чувствовалось напряжение. «Получить бы обратно, взять бы чижа, — вертелось у меня в голове. — Тогда я со спокойной совестью могу смотреть в глаза учителю».