Виктор Московкин - Как жизнь, Семен?

Потом государственный обвинитель, необыкновенно высокий и худой человек в форменном костюме, убедительно говорил о вреде, который наносят обществу правонарушители, требовал подсудимым тяжелой меры наказания. Я заметил, что многие присутствующие одобрительно кивают в такт его словам. Но вот стал выступать защитник, средних лет человек с умными глазами и негромким приятным голосом; он принялся защищать подсудимых, и опять расчувствовавшиеся слушатели закивали головами.

Много часов продолжался суд. Когда доктор сказал, что отдавал деньги добровольно и все же его ударили, зал загудел. Сообщение Радзиевского было явно не в пользу защиты. Но защитник снова поднялся и с невозмутимым видом стал просить суд, чтобы Пашке и Корешку смягчили наказание.

И вот наступила минута, когда у самых твердых по спине пробежал холодок. Приговор!

Суд приговорил каждого к тюремному заключению. Это значит, сейчас они не смогут пойти, куда им захочется, работать там, где хочется. Страшно подумать!

Грохнулась на пол мать Пашки-Мухоеда — тетка Настя. Ее подняли и стали успокаивать. Защитник сказал ей, что это еще не конец, следует послать кассационную жалобу. Тетка Настя безропотно слушала его, но по глазам было видно, что она уже не станет никуда ничего посылать.

Я смотрел на Пашку. Лицо у него побелело, но все же он пытался улыбаться. Корешок держался нахальнее. Во взгляде его было что-то бесшабашное и презрительное.

Из суда я вышел вместе с Ниной, притихшей и молчаливой.

На небе ослепительно яркое солнце. Тепло. У рабочего клуба дряхлый старичок в лихо надвинутой на затылок шапке наклеивал на щит афишу, объявляющую, что будет «Весенний молодежный бал с шутками и смехом. Для скучных явка не обязательна».

Афиша сразу собрала толпу, и было понятно, что успех вечеру обеспечен.

Мимо нас прогромыхал трамвай, битком набитый людьми. Навстречу шли рабочие со смены. Женщина в светлом летнем пальто толкала перед собой детскую коляску.

Жизнь шла своим чередом. Никому не было дела до Пашки и Корешка, которых только что посадили в крытую машину и увезли.

Может, кому-нибудь из проходящих мимо людей сообщат, что сегодня судили грабителей. И люди ответят: «Дурную траву из поля вон», а потом забудут: все неприятное и плохое забывается быстро. И, наверное, это очень хорошо.

Я хочу забыть и Пашку, и Корешка, и суд, но не могу, не умею.

— Погуляем, Нина, немножко.

— Может быть, после? — просит она. — Папа обязательно велел тебе зайти.

Идти к Валентину Петровичу сразу после суда не хотелось. Надо было отдохнуть от всего случившегося. Большой разговор мне предстоит дома. Николай не удержится, будет допытываться, как все произошло.

— Ну, немножко, Нина!

— Хорошо. Только немного.

Она была в очень плохом настроении.

Обрадовавшись, я повел ее на берег, к плотине. Весной это любимое мое место. Кружатся в водовороте почерневшие от солнца льдины. Стремительное течение несет бревна, — они время от времени встают торчком, словно живые, похожие издалека на резвящуюся громадную рыбу. На реке еще льдины, а берег начинает зеленеть, пробиваются из пригретой земли бледные, как после долгой болезни, ростки, на деревьях лопаются набухшие почки.

По всему берегу выстроились мальчишки с удочками. В такое время хорошо клюют окуни и плотва.

— Сема, а что, если бы ты не кричал, не звал на помощь доктору? Тебя тоже бы вместе с ними…

Я ковыряю носком ботинка влажную землю. Чувствую, что и ей суд не дает покоя, она его надолго запомнит. Мне очень неприятно.

— А ты могла бы не кричать, увидев такое? — отвечаю я на ее вопрос вопросом.

— Нет, не могла бы, — тихо говорит она.

До самого дома она больше не проронила ни слова. Когда вошли в их квартиру, Нина кивнула:

— Папа! Вот привела, — и тут же ушла на кухню.

Пока мы разговаривали с Валентином Петровичем, она не показывалась.

Чудной Валентин Петрович! Он чувствовал себя виноватым в том, что со мной приключилось. А я просто не представляю, как он мог меня предостеречь, не зная, что со мной в последние дни происходит? Ведь все равно я не рассказал бы ему, что у меня отобрали его подарок.

— Связаться с такой компанией!.. — горячился учитель, расхаживая по комнате. Половицы жалобно скрипели под его сапогами, белка с золотым орехом трясла пушистым хвостом, словно ожила. — Ну, плюнул бы на этого чижа, и дело с концом. Подумаешь, ценность какую дали тебе.

Глядя на его взволнованное лицо, чуть бледное, с тонким носом и беспокойными серыми глазами, я подумал, что он не совсем верно представляет Пашку и Корешка. В том-то и дело, что трудно было отвязаться от них, разобраться, кто они такие. Он, наверное, видит их с ножами в руках, при появлении их люди шарахаются в стороны. А я вот один такой — не успел убежать, они меня сцапали, заставили подчиниться.