Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Голос Мигеля разносится по просторной зале, и, когда он умолкает, воцаряется гробовая тишина.

- Он прав, - помолчав, говорит Диего. - Все великое уже совершено до нас. Нам остается... А что нам, собственно, остается, черт возьми?

- Посредственность, - отзывается в тишине Альфонсо.

- Или, - медленно выговаривает Мигель, - или найти какой-то новый смысл жизни.

Минута молчания, и Мигель продолжает с жаром:

- Взять в руки божье творение, ощупать его, проникнуть в сущность, овладеть его сердцем, преобразить руками и мыслью, вылепить из этого праха новый вид, новое существо, вдохнуть в него иную душу, душу, подобную твоей собственной...

- Ересь! Ересь! - завопил Паскуаль.

- Молчи, - обрывает его Альфонсо и спрашивает Мигеля:

- А каков смысл, какова цель твоей Жизни?

Мигель бледен; он тихо отвечает:

- Я еще сам не знаю. Знаю одно - тут должно быть бешеное движение. Идти, бежать, лететь без устали, без передышки - через горы и долы, только не останавливаться, ибо остановка - это смерть.

Все помолчали, потянулись к вину.

Мигель наблюдает за друзьями и за самим собой.

Вот, говорит он себе, четыре алчущих души - и до чего же различны!

Паскуаль, фанатик, святоша, приговаривающий весь мир к хмурой набожности; его целью будет - тонзура священника или монастырь. Сегодня его еще лихорадит бунтующая кровь, но он превозможет эту лихорадку под знамением креста. Бог наполняет собой - и наполнит весь его мир, и всю любовь, всю человеческую страсть сложит Паскуаль к его ногам. Такова и моя судьба!

Альфонсо, светский человек и практик, - хорошо плавает по волнам своего времени. Что имеете вы против нашей эпохи, против времени, в котором нам суждено жить? Мировоззрение этой эпохи нечисто; маска лжи, а под ней отвратительная правда: лицемерие, как говаривал Грегорио. Но, милые мои, подумайте, как это выгодно! Если я изменю богу, никто не увидит, разве что он сам. Ну, а уж его-то я сумею задобрить. Индульгенции-то на что? Отчитаю парочку молитв - и получу отпущение грехов на триста дней. И вы увидите, как я, потупив очи, шествую в храм хвалить Творца, как я шагаю в процессии, чья пышность увенчивает благочестие, вы заметите, как я пощусь на ваших глазах и каюсь в грехах моих. Так будет на улице и в храме. А до того, что я делаю дома, за столом своим в пятницу, или на ложе публичной девки, - до этого вам никакого дела нет.

Диего - совсем простенький случай. Как всякое животное. Растет, ест, толстеет, спит, прелюбодействует, пьет, лентяйничает, а насчет того, чтоб что-нибудь желать... господи, зачем? У отца богатые поместья. Когда-нибудь они перейдут к нему. У отца усердная и тихая жена. Когда-нибудь такая же будет и у него. И детей он воспитает по разумению своему, чтоб секли подданных и заставляли их работать - так же, как это делал его отец, как будет делать он сам.

О Грегорио, мудрый старик, ты видел этих людей насквозь!

А я, владелец тысяч душ и мешков золота, говорит себе Мигель, я кажусь себе в их обществе отверженным. Я горю. Сердце горит и душа... Они знают, чего хотят, что ждет их в жизни, а во мне кипит кровь без размышлений, бесцельно... Сегодня восхищусь чем-нибудь, чтоб завтра отринуть. Я слеплен из сомнений и вопросов. Столько хочу, а не знаю, что и как. Столького жажду - и не знаю чего...

- Поставили бы вы всю свою жизнь на одну-единственную карту, неизвестную и неверную? - в экзальтации вскричал Мигель. - Отдали бы все, что имеете, включая жизнь, за одно-единственное событие, которое может залить вас счастьем или пронзить болью?

- Нет, - ответили с пренебрежением три голоса.

Вот разница между ними и мной, говорит себе Мигель. Я бы отдал. Я даже жажду этого.

- Что вы называете событием, друзья? - спрашивает Паскуаль.

- Добрый бой быков, затем чаша вина и Флора в объятиях. - Таково мнение Диего.

- Две скрещенные шпаги, блеск клинков и лужа крови, - отвечает Альфонсо.

- Мистический экстаз! - восклицает Паскуаль.

- А ты, Мигель?

Мигель цитирует Франциска Ассизского: "Молю, господь, приемли мысль мою из всего, что есть под небом. Приди ко мне, огненная и медоточивая сила любви твоей, да умру я от любви к любви твоей, если умер ты от любви к любви моей".

- Странная молитва, - говорит Диего. - Такая страстность даже непостижима у святого.

- То, что непостижимо, есть врата к более сильному ощущению жизни, отвечает Мигель. - Поймать мечту, обагрить руки кровью рассвета, сжать в объятиях ангела, бьющего крылами, как лебедь, которого душат, понимать язык птиц, бодрствовать над трупом самого близкого... Быть может, умереть... Может быть, любить...