Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Хиролама опустилась возле него, нежно гладит воспаленный лоб мужа. Кончики длинных пальцев скользят по его лицу - каждую складочку кожи, каждую морщинку хочет она осязать, чтоб воспринять их до самого дна сознания.

Мигель вдыхает тепло и дыхание женщины, склоненной над ним. Впитывает ее преданность, нежность ее. Все такое тихое, потаенное... А меж тем в душе его снова зарождается буря.

- Я хочу слышать твой голос, - хрипит он. - Пой, пой!

Хиролама тихо напевает андалузский романс. Но мягкие, сладостные звуки громом отдаются в ушах Мигеля, в плавно нарастающей кантилене словно свиваются веревки виселиц, в мерном ритме он слышит поступь барабанщиков, мелькают их палочки, выбивая дробь, барабаны обтянуты черным сукном, и смерть скалит зубы ему в лицо из-за тихих тонов вечерней песни...

Все чаще припадки страха. Мигель не может спать.

К утру лежит, обессиленный, неподвижный, лишь мороз пробегает по телу. Тогда он тяжело встает, бродит впотьмах, касаясь холодными пальцами стен, драпировок, гардин, и на ощупь крадется к спальне Хироламы. Тихо отворив дверь, вслушивается в спокойное дыхание жены. Босой, на цыпочках, подступает он к ложу, со страхом вглядывается в ее лицо. Проверяет, заперты ли двери в коридор, хотя с вечера сам их тщательно запер, осматривает ставни и их запоры.

Потом бесшумно возвращается к себе, садится на свою постель и уже не спит, пока его не позовет Хиролама.

И день переполнен страхом. Ему чудится - Хироламу на каждом шагу преследуют наемные убийцы. Сотни раз на дню - в саду ли, на улице, в доме он круто оборачивается, уверенный, что найдет врага за спиной.

Он не позволяет Хироламе выглядывать в окно. Запрещает есть и пить, пока сам не попробует блюда и напитки. Боится выйти с нею на улицу. Боится беспрестанно, боится всего. Весь день не выпускает шпаги из рук, а ночью кладет ее рядом с собою.

А ночью снова сгущаются тени и грозят. И Мигель впадает в бешенство, колет шпагой вокруг себя воздух, душит ладонью собственный крик и, выбившись из сил, падает наземь.

Хиролама, разбуженная шумом, пугается насмерть. Она читает ужас на его лице и догадывается, что его мучит совесть. И дрожит в страхе за Мигеля, и утешает его.

- Успокойся, любимый мой. Я с тобой. Чего ты боишься? С чем беспрестанно воюешь? Не терзай себя, доверься богу. Бог же всегда будет с нами, ибо он не знает ненависти, ему ведомо лишь сострадание.

- Не нужно мне ничье сострадание! - скрипя зубами, выкрикивает Мигель.

Слово, произнесенное ею - смоляной факел, разжигающий пожар. Сострадание! Свойство благородных душ. "Неужели она любит меня только из сострадания к убожеству моему?" - думает Мигель, и мысль эта болит сильнее, чем кровоточащая рана.

О, быть всеведущим! Знать ее мысли!

Хиролама опускается на колени перед крестом и молится жарко.

- Молись со мной! - оборачивается она к мужу.

Отчаяние уже пропитало душу Мигеля до самого ядра, но гордость его не сломлена. Не склонюсь. Не покорюсь, говорит себе Мигель, и влачится он, как привидение, измученный страхом.

Но однажды, среди ночи, полной тоски, его озарила мысль: знаю, как спасти нас обоих! Знаю, что выведет нас из этого лабиринта ужаса! Уехать! Из города! Прочь от людей, которые нас проклинают! Увезу Хироламу высоко в горы!

Утром Хиролама выслушала его решение. Улыбка на губах ее застыла, лицо померкло - странная грусть сдавила ей сердце. Но она охотно исполнит желание Мигеля.

- Я готова на все ради твоего спокойствия. Потому что не хочу ничего иного, кроме того, чтобы ты был счастлив.

Мигель - поток, способный сорвать, унести с собой даже каменистый берег. Его восхищение мыслью бежать из города страданий так и кипит, воля его преобразуется в распоряжения, и страх сменяется надеждой.

* * *

Дворец Мигеля взбудоражен спешными приготовлениями к отъезду.

В ту ночь Мигель немного поспал, но уже в четыре часа по заходе солнца он разбудил Хироламу, помог ей одеться, и вскоре карета выехала из городских ворот и покатила к горам.

Римские веховые камни убегают назад, четверка лошадей разрывает воздух, и пыльное облако встает позади.

Дорога поднимается в горы, выветренные тысячелетиями, ползет змеей под отвесными скалами. День жаркий, солнце душат низкие тучи.

В долине дорогу провожали еще платаны с запыленной листвой, выше пошли тополя, а здесь уже редко мелькнет низкорослая сосна.

Вокруг простерлись пастбища со скудной осокой, среди белых валунов бродят черные овцы.