Дилан Томас - Под сенью молочного леса (сборник рассказов)

Исчезает.

Рассказчик. Голоса четырнадцатилетней давности оборвались на полуслове, застыли беззвучно над снегом и над руинами, а я шагал на исходе зимнего утра по разоренному центру, где знакомый мне прежде юнец слонялся с беспечностью воробья, истратив всю мелочь на глоток вина и заманчивую закуску. Возле здания "Вечерних новостей" и развалин Замка я остановил человека, чье лицо показалось мне знакомым с давних пор. Я сказал: Вы не могли бы вспомнить...

Прохожий. Что?

Рассказчик. Он выглядывал из-под обмотанного шарфами вязаного шлема с наметенным на нем снежным комом, как эскимос с нечистой совестью. Я сказал: Вы не были знакомы раньше с пареньком, которого звали Малыш Томас? Он работал в Новостях и ходил в куртке, иногда вывернутой наизнанку, клетчатой подкладкой наружу, так что на нем можно было играть в гигантские шашки. Он еще любил носить немыслимые прикиды...

Прохожий. Что такое немыслимые прикиды?

Рассказчик. ...и сдвинутую набок широкополую шляпу с павлиньим пером и старался сутулиться, как бывалый газетчик, даже когда приходил на собрание "Горсейнорских буйволов"...

Прохожий. Ах, этот! Он задолжал мне полкроны. Я не видал его со времен старика Кардомы. Он не был тогда репортером, только окончил школу. Он и Чарли Фишер - у Чарли теперь бакенбарды - и Том Уорнер и Фред Джейнс, те, что хлестали кофе и спорили до хрипоты.

Рассказчик. О чем?

Прохожий. О музыке и поэзии, о живописи и политике. Об Энштейне и Эпштейне, Стравинском и Грете Гарбо, о смерти и вере, о Пикассо и девушках...

Рассказчик. А еще?

Прохожий. О коммунизме, символизме, Брэдмане, Браке, о городском Комитете по охране порядка, о свободной любви, бесплатном пиве, убийствах, и Микеланджело, пинг-понге, карьере, о Сибелиусе и девушках...

Рассказчик. И только?

Прохожий. О том, как Дэн Джонс сочинит самую дивную симфонию, Фред Джейнс напишет самую пленительную, совершенную картину, Чарли Фишер поймает самую сказочную форель, Вернон Уоткинс и Малыш Томас придумают самые неистовые стихи, а после ударят во все колокола Лондона и разделают его под орех...

Рассказчик. А потом?

Прохожий. Ну, потом шипение окурков в кофейной гуще и звон стаканов, и пустая болтовня спозаранку, сплетни желторотых бездельников, стайка ящериц и Огастус Джон, Эмиль Дженнингс, Карнера, Дракула, Эми Джонсон, пробная женитьба, карманные расходы. Валлийское море, Лондонские звезды, Кинг Конг, анархия, игра в дарты, Т. С. Элиот и девушки... Ну и холодина!

Рассказчик. И он поспешил дальше, в сумасшедший снег, не пожелав доброго утра, не простившись, закутанный в зимнее одеяние, одинокий на острове своей глухоты, и я подумал, что, может быть, он и не останавливался здесь, чтобы вспомнить со мной еще один минувший день из жизни мальчика, за которым я не мог угнаться. Кафе Кардомы было сметено до черты снега, голоса сидящих за чашкой кофе поэтов, художников и музыкантов в самом начале пути, затерялись в летящих без удержу годах и снежинках.

Я шел дальше по Колледж-стрит, мимо незабвенных, незримых магазинов, вот "Лэнгли", вот "Табачная компания Касл", за ней "Т. Б. Браун", "Пуллар", "Обри Джеримайя", "Годдард Джонс", "Ричардс", "Хорнз", "Марлз", "Веселье и менестрель", "Звездный дождь", "Сидни Хит", "Часовня Уэсли", и пустота... Мои поиски вели меня назад, мимо пивной, мимо конторы, мимо кафе, прямо к школе.

Исчезает.

Школьный звонок.

Школьный учитель.

О, да, я хорошо его помню,

хотя вряд ли узнал бы его сейчас,

вовек не стать ни моложе, ни безупречней,

из мальчиков, как подобает, вырастают

мужчины,

хотя усатость порой так обманчива,

и труднее всего примирить свою память

о когда-то

чумазом мальчишке, неумело совравшем

про забытую дома тетрадку,

с бравым сержантом, увешанным орденами,

отцом трех детишек, или с важным

бухгалтером, уже разведенным,

и нельзя угадать, кто из этих мальчишек, косматых,

строптивых,

с единственной

мыслью о славе среди своих современников,

с полным правом

быть первыми в состязании по плевкам,

возможно, станет потом почтенным банкиром.

О, да, я помню того, кто от вас ускользает:

он был таким же, как все, не умней,

не безгрешней,

не самый примерный;

он списывал, был непоседой, проливал

чернила,

стучал крышкой парты, дурачился на уроках,

был в числе самых

отпетых;

ставил кляксы, увиливал, ухмылялся,

прогуливал,

дрался, хныкал, хитрил, кривлялся, врал

и краснел,