Юдит Куккарт - Лена и ее любовь

Руку подвела под грудь, рукой и всей грудью легла на стойку. А другую руку Людвигу на затылок, но быстро, вон та женщина идет с двумя тарелками, одну ему, другую ей, и с разным выражением. Людвигу глядит в глаза, Лене на ключицы. И отходит.

— С самого начала, — рассуждал Людвиг, — я был отличный парень на пути к отличному диплому, да еще и английский знал. Ты совсем другая.

Лена смотрела той женщине вслед. Хороший был вчера день. Ее комната светлая, солнечная, но позади стекло оконное ледяным проемом, и холодом дышит ей в затылок. Волосы заколоты высоко на макушке. Людвиг сказал, чтобы раздевалась. Фотографии хочет сделать, а свитер ему не нравится. Бирюзовый да устаревший. Тихонько спросила, не одеться ли по-другому. Одеваться — нет, раздеваться — да, вот что он ответил. За окном на ветку груши пристроился было дрозд. Но ветка ушла резко вниз, и птичка слетела, и снег посыпался тонкими струйками. Дрозд такого не ожидал, но для них этот день оказался прекрасным.

— Тебе надо было в театре играть, стал бы культовым артистом, — заметила Лена.

Та женщина раскладывала диски по коробочкам, отведя в сторону мизинчик.

— Я пытался, — вздохнул Людвиг. — Только я — не ты. Я всегда чуть подавлен, чуть высокомерен и очень благоразумен. Не скрывается во мне великая личность. Разве только такой же Людвиг, но поскучнее, и не хотел бы я с ним встретиться спустя годы. Господу Богу я давным-давно передал решение этой проблемы. Твой мир, Господи, — так я сказал, — даруй мне, а мой мир отними, ведь он слишком мал, и большего мне не завоевать в одиночку.

— Он тебе ответил, да? — перебила Лена. — С шумом, на всю вселенную, как положено? А это просто ксерокс шумел. Принесите, пожалуйста, горчицу.

Людвиг ел сосиски руками, она взяла вилку и нож. Все-таки она не дома и не одна.

— Девушка, горчицу, пожалуйста! — потребовала снова.

— Вот, у меня осталось немножко, — предложил Людвиг.

— Пожалуйста, — сухо сказала женщина и сунула Лене под нос подставочку для яиц. По дну размазана капелька горчицы. Лена разозлилась.

— А в один прекрасный день ты начал заикаться у алтаря, — и на барном табурете закинула ногу на ногу.

— Никогда я не заикался, — возразил он.

— Да ладно, — продолжала, — ты даже в микрофон заикался.

— Разве я такое рассказывал?

— Да ладно, чего ты не рассказывал, то я могу домыслить.

— Но я у себя в церкви и микрофона-то не использовал.

— Да ладно. Ты себе кое-что представил у алтаря, вот и начал заикаться.

— Лена, не надо.

И вперил взгляд в спину той женщины. По плечам болтаются волосы парика, жесткие, как щетина у швабры. Складки платья, колыхнувшись, показали Лене, что женщина смеется. Людвиг не мог оторваться от этого беззвучного смеха. Смех заполонил пространство, и Людвиг прилип к ней взглядом, упрямо, тупо, со всей непрошибаемостью иной расы — мужчин.

— Хорошо, — и вцепился Лене в волосы, и держит крепко. — Хорошо, я заикался. Довольна?

«Бросишь ты меня», — мелькнуло в голове, и в тот самый миг он в испуге ее отпустил. Глянула на растерянную его руку. И — телефонный звонок.

Женщина взяла трубку:

— Да-да, мне двадцать четыре, — и посмотрелась в зеркало стойки, за батареей бутылок. — Что вы желаете? Только руками? Стоимость услуги шестьдесят марок. Да-да, да-да, жду.

Положила трубку. В комнате ужас как жарко, клохчет воздух в батарее, и вид на озеро предвещает серый рождественский день. Прекрасный вчерашний день закончился тоже не так прекрасно, как начинался. Из Дальмановой столовой донеслись звуки церковной музыки. «Мессия» Генделя. Людвиг подтягивал. Что же за женщина была та, ради которой нарушен обет безбрачия? И как у нее насчет таблеток? Людвиг сказал — не знает, до таких разговоров дело не дошло. У Дальмана внизу «Мессия», вторая часть, громче. «Аллилуйя» вступает мощным хором, так что дыхание перехватывает. А без дыхания нет и настоящего пения, подумалось ей. Вот и Людвиг уже бросил подпевать, но тут у Дальмана музыка зазвучала еще громче. Дрозд спокойно уселся, наконец, на голую ветку и клювиком лазает к себе под крыло. Под музыку одна бретелька лифчика у Лены скользнула с плеча, к концу пассажа доехала почти до локтя. Хоть это удалось. Сказала сухо, что намерена раздеться догола. Не для него, для дрозда на ветке. Тот уж точно до конца досмотрит. Только сказала, как птичка улетела. И музыка в столовой оборвалась, и Дальман выронил из нетвердых своих рук коньячную рюмку, ясное дело, выругавшись.