Ричард Бротиган - Генерал Конфедерации из Биг Сура

Она была вегетарианкой и позволяла себе единственную слабость — яйца. Во двор, где играли ее дети, часто заползали гремучие змеи, но она их не трогала.

Старшему сыну было одиннадцать лет, младшему шесть, и змеи вокруг водились в изобилии. Они приползали и уползали, словно мыши, но никогда не прикасались к детям.

Ее муж погиб в Корее. Больше о нем ничего не известно. Она переехала в Биг Сур после его смерти. Она избегала о нем говорить.

Мы ехали к ее дому. До дома было двенадцать миль по хайвею и потом еще несколько миль вдоль темного каньона. Приходилось внимательно следить за дорогой. Здесь очень легко пропустить нужный поворот. Наша максимальная скорость по хайвею составляла не больше двадцати миль в час. Мы доехали до ее дома, остановили машину, Ли Меллон вылез, а я слез. Мы были слаженной командой.

Между деревьев мы увидели длинную веревку с бельем. Ветра не было, и белье висело неподвижно. Во дворе были разбросаны игрушки, и стояли дкорации из песка, которые дети соорудили для какой-то игры — среди декораций валялись оленьи рога и ракушки, но игра выглядела настолько странно, что никто, кроме самих детей, не мог бы объяснить, что это такое. Возможно, это вообще была не игра, а кладбище игр.

Машины Элизабет не было. Стояла тишина, нарушаемая лишь кудахтаньем кур за загородкой. Там с важным видом и производя много шума, расхаживал петух. Дома никого не было.

Ли Меллон смотрел на петуха. Сначала он решил его украсть, потом решил оставить ей на кухонном столе деньги и записку, в которой сообщалось бы, что он покупает петуха за такую-то сумму, потом он решил, что ну его к черту. Пусть петух остается там, где был. Он слишком велик для Ли Меллона. При этом все происшедшее и описанное происходило только у него в голове, поскольку Ли Меллон не произнес ни слова.

Наконец он воспользовался своим даром речи и вымолвил:

— Никого нет дома, — это и спасло петуха, которому предстояло теперь жить долго, умереть своей смертью и быть похороненным на детском кладбище игр.

Когда мы вернулись к себе, и Ли Меллон вылез из грузовика, а я слез, стало заметно, что в глотке Ли Меллона выстроило себе гнездо желание выпить. Мысли о хорошей выпивке птицами летали у него в глазах.

— Жаль, что ее не было дома, — сказал Ли Меллон, подбирая с земли камень и швыряя его в Тихий океан. Камень не достиг океана. Он приземлился на кучу из семи миллиардов других камней.

— Да-а, — сказал я.

— Может, что-то и получилось бы, — сказал Ли Меллон.

Я точно знал, что ничего бы не получилось, но все же сказал:

— Да-а, если бы она была дома…

Птицы по-прежнему летали у него в глазах стаями пьяных искр и прятали под крыльями стаканы. Над океаном строился туман. Строился не как жалкая лачуга, а как шикарный отель. Гранд-Отель Биг Сура. Скоро закончат отделочные работы, отель поднимется над стеной ущелья, и все исчезнет, заполненное стаями дымчатых коридорных.

Ли Меллон явно нервничал.

— Давай поймаем машину и поедем в Монтерей, — сказал он.

— Только с одним условием: сначала мы набьем карманы рисом, а перед тем, как начать пить, я суну себе в мошну фунт гамбургеров, — сказал я. Слово «мошна» я употребил в том смысле, в каком обычно говорят «утроба».

— Ладно, — ответил он.

Восемь часов спустя я сидел в маленьком баре Монтерея с девушкой. Перед нею стоял бокал вина, передо мной — мартини. Иногда такое случается. Никаких разговоров о будущем и лишь смутное понимание того, что происходило прежде. Ли Меллон лежал в отключке под стойкой. Я смыл с него блевотину и закрыл большой картонной коробкой, чтобы не увидела полиция.

В баре было много народу. Оказавшись в окружении такого количества людей, я сперва с трудом сдерживал изумление. Я изо всех сил притворялся человеком и таким образом оказался напротив девушки.

Мы познакомились час назад, когда Ли Меллон повалился прямо на нее. В процессе оттаскивания Ли Меллона от девушки — а это, между прочим, не проходят в школе по арифметике — мы с нею перекинулись несколькими словами, за чем последовало сидение друг напротив друга и два бокала.

Я держал во рту глоток холодного мартини до тех пор, пока его температура не становилась равной температуре моего тела. Старые добрые 98.6 по Фаренгейту — наша единственная связь с реальностью. Так происходит, если считать полный рот мартини имеющим какое-то отношение к реальности.

Девушку звали Элайн, и чем дольше я на нее смотрел, тем красивее она становилась, что само по себе здорово, только мало у кого получается. Это очень трудно. У нее получалось. Эта странная накрутка чувствовалась во всем и ужасно мне нравилась.