Иван Лазутин - Суд идет

Богданов откашлялся в кулак и закончил:

— А Шадрину над всем этим советую хорошенько подумать и в корне изменить свое отношение к работе. Иначе ничего не получится. Я не желаю, чтобы он повторил карьеру Сысоева. Это мое последнее слово.

Прокурор умолк. Собрание подходило к концу. По неписаному правилу ведения собраний, стало традицией: уж если с итоговой речью выступил старший начальник, то выступать после него подчиненному считалось вроде бы неэтичным. Так решил и Наседкин. Обращаясь к собранию, он спросил:

— Еще никто не желает выступать? — Последние слова он произнес скороговоркой и поспешил «закругляться». — Я думаю, что по второму вопросу мы примем соответствующее решение, в котором отметим…

Наседкина перебил Кобзев:

— Нужно дать слово Шадрину. Пусть выскажется.

— Пожалуйста! А кто его лишает слова? Не за язык же его тащить! Товарищ Шадрин, у вас есть что сказать собранию? Как вы думаете реагировать на критику по вашему адресу?

Шадрин неторопливо встал и тихо ответил:

— Критику приму к сведению.

Такое равнодушие Шадрина к собственной судьбе озадачило Кобзева. Он смотрел на него широко открытыми глазами, словно собираясь выругаться: «Какой же ты дурень! Ведь так сомнут! Слопают в два счета! Нужно отбиваться, когда тебя хватают за горло и душат! А ты!..»

Наседкин облегченно вздохнул и продолжал:

— Итак, товарищи, переходим к результативной части собрания…

— У меня есть слово! — резко бросил с места старший следователь Бардюков.

Он встал и откашлялся.

«Экая дерзость!..» — сквозило во взгляде Наседкина, который осторожно посматривал то на прокурора, то на Бардюкова. Он решал — дать или не дать ему слово.

— Пусть выскажется, — благодушно протянул Богданов.

— Я не согласен с критикой по адресу Шадрина. Как в докладе помощника прокурора, так и в выступлении Николая Гордеевича — явная передержка. Десять лет я работаю следователем в прокуратуре. Через мои руки прошло несколько десятков практикантов-стажеров и более двух десятков молодых следователей. Я должен сказать, что равного Шадрину по способностям и по добросовестному отношению к делу я не встречал. Пусть, конечно, от моих похвал не закружится у Шадрина голова, но я своим долгом, долгом коммуниста считаю заявить партийному собранию, что так с молодыми специалистами работу не ведут. Так не воспитывают! За полгода Шадрин не имеет ни одного замечания. Кроме похвал и поощрений с моей стороны и со стороны прокурора, он ничего не знает. И вдруг… То, что я сегодня услышал, для меня прозвучало сплошной неожиданностью. Я прошу так и записать в протоколе собрания, что критика молодого следователя Шадрина со стороны руководства прокуратуры была необъективной. Бить из-за угла и неожиданно опускать на голову человека дубину — этот порочный метод критиканства и зубодробиловки давно осужден партией. Вот все, что я хотел сказать.

Атмосфера собрания накалилась. По щекам прокурора поплыли багровые пятна. Однако выступление Бардюкова он выслушал внешне спокойно, даже с каким-то начальственным благодушием.

Варламов вытащил блокнот и что-то торопливо записывал. Авторучка инструктора райкома бегала по листам лихорадочно.

…В резолюции собрания выступления Кобзева и Бардюкова почти не были упомянуты. Они были представлены как частые замечания по адресу Наседкина, выступившего с резкой критикой недостатков.

Кончилось собрание в десятом часу вечера. Инструктор райкома ушел сразу же. Последние минуты он все чаще и чаще посматривал на часы. Перед уходом он подошел к прокурору и Бардюкову, сказал, что у него есть серьезный разговор, который лучше всего перенести на следующий день и вести его не здесь, в прокуратуре, а в райкоме партии.

Варламов остался в кабинете прокурора, когда из него вышли все, кроме Богданова.

В коридоре к Шадрину подошел Кобзев и принялся ругать его за то, что тот отказался от выступления.

— Ведь ты же признал эту пошлую критику! Но это же не критика, а издевательство! Перед райкомом и перед городской прокуратурой тебя представили как лентяя и выскочку. Смотри, до чего договорился Богданов — намекнул насчет судьбы Сысоева. Эх ты, Шадрин, Шадрин, а я-то думал!..

— Ничего, ничего, Леонид. Смеется тот, кто смеется последний. Я еще скажу свое слово, когда накипит. Мне пока еще рано вставать на дыбы. А тебе, за твою поддержку — спасибо. Честно скажу, не ожидал. — Шадрин пожал Кобзеву руку.