Иван Лазутин: Суд идет

Марфуша сердито поворчала и ушла в свою комнатенку, где в углу перед потускневшими от времени позолоченными иконами теплилась фиолетовым светом лампадка.

— Я вас слушаю, — мягко проговорил Гордей Никанорович. — Чем могу быть полезен?

Ольга смотрела на Батурлинова такими глазами, как будто от ее слов (поймет ли или не поймет он ее горе), которые она сейчас скажет старому хирургу, будет зависеть дальнейшая судьба Дмитрия. От волнения у нее пересохло во рту.

— Профессор, я умоляю вас, спасите человека!.. — Ольга залилась слезами. Плечи ее вздрагивали. Кончики покрасневших пальцев припухли, зашлись с пару. Она махала ими, точно стряхивая что-то прилипшее к пальцам.

— Пожалуйста, успокойтесь и расскажите все по порядку. — Брови профессора сошлись в строгой складке.

По-детски всхлипывая, Ольга рассказывала о болезни Шадрина, о том, что этой ночью ему должны делать тяжелую операцию в клинике, где работает профессор, что надежд на благополучный исход операции совсем нет.

Из кухни раздавался стук посуды. Это Марфуша выражала свое недовольство. Она всегда в таких случаях бурчала себе под нос одни и те же причитания: «И умереть-то спокойно не дадут! Господи! Царица ты моя небесная! Людям отдых, а ему, простофиле, прости ты мою душу грешную, знай себе тяни, как вол. Ни тебе дождь, ни тебе буран, для него все одно — посередь ночи вставай и иди. Не работа, а одно наказание господнее! И принесет же лихоманка в такую погоду, ни зги божьей не видать!»

Слушая девушку, профессор несколько раз прошелся из угла в угол кабинета и, заметно раздражаясь — это было видно по его нахмуренному лицу, — проговорил:

— А если я умру?! Вот возьму и умру завтра?! Что тогда? Будете трясти кости старика Батурлинова? Разроете могилу и станете ждать его воскрешения? — Отмерив несколько шагов, он неожиданно встал спиной к Ольге и раздраженно продолжал: — Неужели я не имею права на элементарный человеческий отдых?! Вы знаете о том, что я в отпуске? Что я, как и все смертные, не двужильный? Что сам я больной и старый человек? Что мне тоже нужно лечиться? — Круто повернувшись к девушке, Гордей Никанорович в упор спросил: — Ну, что же вы молчите?

Профессор нервничал.

Когда раздражение несколько прошло, Гордей Никанорович достал из письменного стола пачку папирос и дрожащими пальцами зажег спичку.

— Вот, видите, мне категорически запрещено курить, у меня гипертония, а я вот закурил. А почему? Да потому, что нет больше моих сил. Ну что вы думали, когда ночью, в такую пургу шли к врачу, к больному врачу, который находится в отпуске?!

Теперь уже трудно было понять, отчего плакала девушка: или оттого, что так нелюбезно встретил ее профессор, отказываясь помочь больному, или оттого, что ее налившиеся кровью пальцы нестерпимо ломило.

Гордей Никанорович курил жадно, нервными затяжками. Дождавшись, когда вошедшая с тряпкой Марфуша подотрет на полу подтеки с ботинок Ольги, он продолжал уже более спокойно:

— Я понимаю ваше волнение. Положение больного действительно тревожное. Но смею вас заверить, что мои ученики эту операцию делают не хуже меня. И потом, поймите же вы, наконец, что я тоже когда-нибудь, а вернее, очень скоро, должен покинуть клинику. Я болен и стар.

Ольга привстала и, кулаком растирая на щеках слезы, понуро и молча вышла из кабинета. Когда она снимала с вешалки свое мокрое пальто, к ней подошел профессор. Он был сердит.

— Не выдумывайте, пожалуйста! В такую ночь одну я вас никуда не пущу. До станции больше километра, а на дворе такая крутоверть, что не мудрено и замерзнуть. Марфуша! — повысив голос, позвал Гордей Никанорович. — Постелите, пожалуйста, девушке в своей комнате. Я посплю в кабинете. А утром разбудите нас пораньше, к первой электричке.

Теперь в голосе профессора звучали озабоченные нотки.

С минуту Ольга неподвижно стояла у вешалки, раздумывая, что ей делать: ехать с последним поездом в Москву или остаться ночевать в незнакомом доме.

— Как фамилия больного? — услышала она за своей спиной голос профессора.

— Шадрин.

— Вот что, голубушка, перестаньте хныкать, развешивайте на печурке свою одежду и сейчас же ложитесь спать! — приказал Гордей Никанорович. Сняв с вешалки пальто Ольги, он подал его Марфуше.

— Бог с тобой, пойдем уж, — недовольно проворчала сердитая Марфуша и, не глядя на девушку, кивнула в сторону полуоткрытой двери, ведущей в ее комнату.

Ольга послушно поплелась за Марфушей. В ее комнатке стоял печальный полумрак. Пахло ладаном, воском и деревянным маслом. Фиолетово мерцавшая перед иконами лампадка еле освещала небольшую теплую комнату, где, кроме деревянной кровати и столика у окна, стояла еще старенькая тахта, на которой Марфуша принялась стелить девушке постель.