Иван Лазутин - Черные лебеди

Перед окном стоял небольшой канцелярский стол. К нему были приставлены два грубых стула с протертыми клеенчатыми сиденьями. Правый угол занимала железная солдатская койка с провисшей сеткой, следом за ней вплотную стояла обшарпанная фанерная тумбочка, на крашеной столешнице которой бросались в глаза жженые следы от папирос, и дощатый платяной шкаф. На распахнутой дверке шкафа была прибита бляшка с инвентарным номером. В левом углу неустойчиво высилась кособокая этажерка с книгами.

— Вот так и живу, — Багров развел руками. — Имею подмосковную прописку и, как видишь, меблированную комнату. Ты молодец, Дмитрий, что приехал. У меня сегодня как раз получка.

Иван открыл тумбочку и принялся доставать из нее колбасу, сыр, селедку…

— Сегодня у нас будет пир! — воскликнул он, ставя на стол бутылку водки. — Вот она, царица небесная. Дай ей Господь Бог здоровья. — Поставил перед Шадриным небольшой фанерный ящичек с картошкой, сунул ему в руку нож: — Принимайся за дело, а я сбегаю в ларек, куплю пива. Есть вобла! Берег для торжественного случая. — Придвинув ведро с водой, шутливо приказал: — К моему приходу картошка должна кипеть! Ясно?

— Ясно, — ответил Шадрин.

Оставшись один, Дмитрий внимательно оглядел комнату. На столе лежал томик Писарева с закладкой. Писаревым Багров увлекался еще студентом. На стенах ни одной картинки, ни одной безделушки. Подушечная наволочка белоснежно чиста. На спинке кровати аккуратно сложенное вафельное полотенце. Крашеный пол чисто выметен.

Дмитрий чистил картошку и улыбался. «По-прежнему все такой же: бунтарь, нигилист, писаревец…» На душе было легко. Казалось, что он снова окунулся в беззаботную студенческую жизнь.

Когда вернулся нагруженный бутылками Багров, кастрюля с картошкой уже стояла на электроплитке.

— Ого! Вот это темпы! — одобрил он. — Пока займемся холодной закуской — подоспеет и картошка. — Иван вытащил из сумки четвертинку водки и несколько бутылок пива.

— Ты что — в своем уме?!

— Пока в своем. Я как раз вчера вспоминал о тебе. И дьявольски захотелось повидаться. Я слышал, что у тебя не клеится с работой. Но ты не огорчайся — ты не одинок. Давай докладывай, по каким ухабам катит твоя карета жизни. Только как на духу — ничего не скрывай. От Веденеева знаю, что ты попал в такую анкетную паутину, из которой сейчас не вырываются даже крупные мухи. Говорят даже, что пытался устроиться носильщиком на Белорусском вокзале, да диплом с отличием помешал — кадровики взяли на подозрение: мол, на Белорусском вокзале с поездов часто сходят иностранцы с толстыми кожаными чемоданами.

— Да, было дело, — вздохнул Дмитрий. — Уже не раз путал мне ноги этот пресловутый диплом с отличием. Кадровики смотрят на него как на гремучую змею. А отказывая в работе, бывают такими вежливыми, словно перед ними не советский безработный, а резидент абвера.

…Шадрин рассказал о себе. Багров молча слушал. Изредка задавал вопросы. Разговор перемежался тостами. На улице меж тем темнело. Дмитрий чувствовал, что пьянеет.

Багров посмотрел на друга:

— Когда-то ты говорил: нужно терпеть и ждать.

Шадрин покачал головой:

— Больше ждать нет сил. Устал. Нужно что-то делать, — он закурил.

Багров налил в рюмки водки:

— Помнишь пруд в Сокольничьей роще, островок?

— Помню, — ответил Шадрин, склонив голову.

— Давай выпьем за то, чтобы остаться такими же, какими мы были на этом островке.

Чокнулись, выпили.

Багров встал, потянулся, повел плечами, неторопливо прошелся по комнате:

— Теперь послушай меня, Дмитрий. Слушай внимательно и не думай, что ты самый неудачливый, — некоторое время Иван молчал, потом, словно к чему-то прислушиваясь, продолжал: — Да, я работаю. Ты ведь знаешь, что командует ВВС нашего Московского округа Василий Сталин. Я офицер в его штабе. Я получаю в месяц больше двух тысяч рублей. Я мотаюсь по командировкам, сажаю в тюрьму юнцов за нарушение воинской дисциплины. Иногда через мои руки проходят офицеры. Ты наверняка хочешь спросить: доволен ли я своей работой? Отвечу. Когда Чехова спросили, что такое жена, он сказал: «Жена есть жена». Работа есть работа. Я не представлял ее себе манной небесной. Что по-настоящему плохо: мучает старая болезнь.

— Какая?

— Та, о которой я рассказывал тебе в Сокольниках. Ты тогда сказал: жди. Ты убедил меня, что ожидание — единственно верное стратегическое решение. И втравил меня в это мерзкое ожидание. Вот я и жду…