Иван Лазутин - Черные лебеди

«Да, — грустно подумал Иван. — На всем роду твоем, Гаврилов, словно печать проклятья».

— Как же ты, Гаврилов, дошел до такой жизни, что написал стихи, порочащие имя вождя?

Солдат, низко опустив голову и зябко потирая друг о друга потными ладонями, молчал.

— Я спрашиваю: что заставило тебя написать стихи, которые носят явно враждебный характер?

Солдат поднес ко рту кулак, откашлялся и, по-прежнему не поднимая головы, глухо ответил:

— Я уже рассказывал об этом, гражданин следователь. Там у вас все записано.

Багров был знаком с делом по обвинению Гаврилова, но таков уж церемониал уголовного процесса: сколько допросов, столько и протоколов.

— Расскажите кратко об отце: за что он попал в штрафной батальон? При каких обстоятельствах это было и когда?

— Это было в сорок втором году, — словно припоминая что-то болезненное и горькое, солдат прищурился.

— Где он служил?

— На Дальнем Востоке, в береговой обороне.

— А потом? — Багров пристально вглядывался в лицо солдата, а сам думал: «Эх ты, садовая голова!.. Что ты наделал! Ведь тебе всего-то двадцать лет, а ты уже сам себе подписал приговор». — Я слушаю. Рассказывай!

— В конце сорок второго отца везли с Тихого океана на фронт. Их часть перебрасывали. Мы с матерью тогда жили в Красноярске. Там родина матери… Там родился и я… — солдат смолк. Он о чем-то думал и глухо покашливал.

— Итак, отца везли на фронт, — тихо произнес Багров.

Солдат, словно автоматически — ему об этом приходилось рассказывать уже не раз — привычно продолжал:

— В Красноярске эшелон остановился. Думали, что простоит часов шесть, — должна быть баня, — глядя себе под ноги, Гаврилов неожиданно умолк, но, почувствовав на себе взгляд следователя и его немой вопрос: «А дальше?», продолжал рассказ: — От станции до нашего дома ходьбы не больше пятнадцати минут. Ну вот, отец и решил… — Гаврилов снова умолк, словно не решаясь говорить о том, что было дальше.

— Что решил?

— Забежать домой, повидаться. Думал, что никто не заметит в суматохе. Считал, что пока очередь мыться дойдет до его вагона, он успеет побывать дома. Ушел без разрешения командира, никому ничего не сказал.

«Не повезло твоему отцу, Гаврилов, — размышлял Багров. — Это было как раз в то время, когда по всем подразделениям армии и флота был зачитан приказ Сталина о суровых наказаниях за дезертирство и самовольные отлучки. После этого приказа военный трибунал иногда действовал по принципу: «Бей своих, чтоб чужие боялись».

— Ну и как — повидались?

— Повидались. Отец был дома минут десять. Потом отец, мать и я побежали на станцию. Когда прибежали — эшелона уже не было. Оказывается, баню отменили. Отец отстал от своих.

— Как видно из дела, он тут же заявил об этом военному коменданту?

— Да, заявил… И, наверное, зря заявил. Можно было бы догнать свой эшелон на пассажирском — эшелон только что отошел. А отец не решился, думал, что все можно сделать по-доброму, по совести.

— Когда его судили?

— На второй день, там же, в Красноярске. Судили как дезертира, военным трибуналом… Приговорили к смертной казни…

— Приговор не был приведен в исполнение?

— Формально — нет, а фактически — да.

— Что ты имеешь в виду под формальным и фактическим?

— Формально смертную казнь заменили штрафной ротой.

— А фактически?

— Штрафная рота — почти то же, что и смертная казнь. Не вам об этом говорить, гражданин следователь.

— Где погиб твой отец?

— Под Смоленском.

Видя, как к щекам подследственного подступил болезненный румянец, Иван подумал: «Хоть дух твой сейчас и подавлен, но природные силы чувствуются в тебе, солдат Гаврилов. И хорошо, что стихи свои ты никому не показывал, не читал и не собирался показывать. Может быть, для твоего спасения удастся сыграть на этом. За невысказанные убеждения уголовный кодекс не наказывает. В стихах твоих — твои мысли. Публичную огласку они не получали. Доказательств тому в деле нет…»

— Когда узнал о приговоре военного трибунала?

Брови солдата сошлись у переносицы. Было видно, что очень нелегко сыну вспоминать позорную смерть отца.

— Сразу же после трибунала в райвоенкомат пришло извещение. Об этом сообщили и в депо, где отец работал до войны.

— Кем он работал?

— Машинистом на паровозе.

Багров заметил, как на лице солдата промелькнуло что-то решительное, непреклонное. А через минуту он, словно улитка, ушел в себя, затаился, стал меньше.

— В школе об этом узнали?