Анатолий Байбородин - Озёрное чудо

На другой день, ближе к ночи, завернул сосед Паша Сёмкин, почитавший себя за матерого охотника. Деревенские мужики соглашались, но прибавляли для верности: охотник, мол, до выпивки. Паша Сёмкин, как и отец его, деревенский печник, Царствие ему Небесное, любил пить вино и покупать детей, а в тайге в последний раз ходил… не помнит когда. С грехом пополам осилив восьмилетку, как и прочие деревенские парни, неохочие до учения, подался в деревенскую «фазанку», откуда вышел механизатором широкого профиля, но, коль привадился к выпивке, на тракторе долго не усидел, и теперь вкалывал истопником в казенной бане.

— Здорово ночевали, — Паша с порога начал приплясывать, охлопывая свою крутую грудь, — Моя-то, Ванька, родила. Да… Праздник у меня нонче. Отметить надо, — Паша азартно потер руки. — Займи трояк до получки… Парня принесла… До-олго я его добывал… Девки чо?! Чужой товар…А вы-то чо с Иркой время теряете?! Одна девка, паря, — не семья… — и зачем-то приска-зал: — Иван родил девчонку, велел тащить пеленку… Не-е, надо вам еще парочку завести. Если чо, дак я, Ванька, могу и подсобить. У меня это ловко получатся. Люблю я это дело… Только кликни…

— Без тебя, Паша, управимся. Родить — дело не хитрое, а вот как вырастить, чтоб путние вышли. Да и нищету плодить не охота…

— Нет, Ванька, ты не прав. Не будь у меня ребятишек, я бы и не знал, почо жить. А так придешь домой, на ребятишек глянешь, — сердце радуется.

Тут Паша приметил щенка.

— У-у-у! Ты гляди, какой пес! — за шкирку цапнул его с пола, повертел и так, и эдак, запихал кургузые пальцы в пасть, глянул под хвост, потрепал загривок, оттянул уши.

Щенок обиженно заскулил, а потом сердито затявкал.

— Ишь ты, от горшка полвершка, а уже и лает.

Оксана перепужалась, что шальной сосед угробит домовушеч-ку, со слезами отняла щенка, да еще и съязвила:

— Вас бы, дядя Паша, так помять, да под хвост заглянуть, по-другому бы запели.

— У-у-у, ты погляди, Ваня, какая у тебя дочь язычная.

— Да уж за словом в карман не полезет. Но это дома, а в школе тише травы, ниже воды…

— А породистый, паря, шшенок, поро-ородистый, — степенно протянул Паша, присев к столу и закурив, — ишь, лапы каки здоровенны. На зверя, однако, пойдет, — хошь на копытного, хошь на медведя. Поро-одистый… Маленько подрастет, ты его, Ванька, сырым мясом корми, — злее будет… Но сперва, дружище, надо обмыть собачошку, — Паша привычно и сноровисто щелкнул по горлу. — У нас, охотников, как собаку обмывают… Чтоб по бутылке на лапу. Вот… Тогда и выйдет добрая собачошка, можно в тайгу брать, не промахнешься.

— А ежли не обмоешь? — усмешливо покосился Иван на Пашу.

— Ежели не обмоешь, толку, Ваня, не будет, помяни мое слово. У меня такие лаечки росли, а как не обмоешь… Короче, ближе к ночи, тити-мити гони, — Паша пошелестел пальцами, — в вино-полку сбегаю. Уже одиннадцать, — открыли… Не-е, Ванька, добрый пес вырастет. Да и сыскна, однако, по чуху вижу. Можно и в милицию, и на границу, — пускай бандитов да шпионов ловит. Такие, Ваня, можно денюжки с их слупить, тебе и не снились… У меня третьего года погранцы щенка забрали, дак я на выручку мотор на свою дюральку взял… Здоровый вырастет, — Паша опять было потянулся хваткой рукой к щенку, но Оксана бегом унесла его в горницу. — Могу на бутылку поспорить, с телка вымахат.

Паша Сёмкин еще долго нахваливал породистого щенка, пока не выцыганил у Ивана пять рублей на бутылку.

Щенок, прозванный Петькой, как ни пыжился, а вымахал лишь с кота Баюна; так вечным щенком и остался, и тому же медведю пришлось бы нацепить на глаза толстенные очки, чтобы высмотреть в траве эдакую букашку.

— Я же тебе, Ванька, русским языком сказал: на все четыре лапы надо обмыть, — укорил Паша. — Поскупился, вот и получил… Но ничо, паря, можно и с таким подымать медведя из берлоги. Берешь его в руку и… как мишка из берлоги попер, прямо в евойну морду кидай пса. Пока мишка разбиратся, кто это собаками кидатся, тут его и добудешь.

Собачушка, хоть и не вымахала с телка, но зато уродилась храбрая, преданная дому, и хлеб свой скудный отрабатывала с лихвой, — так и тявкала, так и тявкала из подворотни на всякого встречного-поперечного и даже кидалась на коров и на проходящие возле палисада машины. Норовила и цапнуть, особо хмельных, гомонливых, что буром ломились в ограду. Паша Сёмкин, глядя на ночь, приперся пьяненький на бутылку просить, а коль достучаться не мог, перемахнул через заплот. Тут Петька и цоп его за ногу… Паша обомлел от собачьей наглости и шибко ругался, а пес пуще заливался.