Анатолий Байбородин - Озёрное чудо

Аверьян Вороноф брезгливо сморщился, покосился на Емелю-дурачка, опалив его стылым взглядом.

Дед Мороз запыхался, и снова да ладом стал выкликать ребят на песню и пляс, потрясая тугим кулем, смущая городскими гостинцами. Но детишки стеснялись, прятались за мамок, хотя мамки исподтишка потчевали их тычками, щипками, пытаясь силком выпихнуть в круг. Вдруг перепадет гостинчек…

Возле Аверьяна красовалась молодая вдова Ульяна, к ней желтым подсолнушком никла дочь Матрёшка.

— А ты, девочка, не стесняйся, — велел Аверьян Матрешке, игриво глядя на ее мать, ладную бабу. — Скажи старому стишок, — кивнул на Деда Мороза, — может, чего и заработаешь.

Матрешка оробело жалась к мамке, пряча лицо в подоле ее платья. Тут приспел Емеля:

— Не бойся, Матрена, дедушка не кусат малых ребят.

Матрешка покорно вышла в круг, и в кромешной тиши зашелестел ее лепет, будто птички-синички крылышками замахали.

— Мама ссыла мне станы из белезовой колы, стобы попа не потела, не кусали комалы… — захлебываясь шепотом, покраснев, лепетала желтоголовая Матрешка.

— Ну-у, молодчина! — Дед Мороз в диве почесал затылок, сдвинув на глаза шапку из кумача, оттороченную белой мерлушкой. — От горшка два вершка, а уж такая язычная!., такая умница-разумница!..

Мамки тоже подивились, забрякали в ладони, попутно укоряя своих чадушек, которые от стеснения прятались за материны юбки, выглядывая со зверушечьим любопытством и опаской. Лишь конопатый парнишонка — конопатые, как на подбор, архаровцы — показал Матрешке язык и затрещал:

— Матренка-пеленка, съела поросенка! Мат…

Аверьян ловко и обвычно смазал конопатого по загривку, и конопатый заревел словно годовалый телок. Мать телка, баба крутая, кинулась на американского подданого:

— Ты кого это, пень трухлявый, лапы распускаш?! Ты своего заведи и хлешши почем зря. А то я тресну по лбу, враз забудешь про свою Америку…

Аверьян Вороноф от греха подальше утаился за народные спины.

— Как тебя, доча, звать-величать? — спросил дед Мороз, наклонившись к Матрешке, щекоча ее бородой.

— Ты много-то не болтай, дедушка Морозоф, а давай девке, что положено, — ответил за Матрешку подоспевший Аверьян.

Дед Мороз покосился на него, сморщился, будто от зубной боли, но промолчал и, по локоть утопив руку в кумачовом мешке, выудил желтого попугая.

— Эт что же выходит, — возмутился Аверьян, — на попку начитала?! Ло-овко… И ты, девочка, тоже дура набитая. Надо было про достижения села, — глядишь, получше б отвалил. Он же колхозник, по роже видать… Вот у нас, бывало, ребятишки читали: «Пришла весна, настало лето, спасибо Ленину за это!..» А теперь надо: «Пришла весна, настало лето, поклон Америке за это…»

В разгар веселья явился не запылился хмельной Кеша Чебунин, бодро прошел сквозь народ, выглядывая куда прибить холстину, где возле серпа и молота намалевал кроваво: «Смерть буржуям!». Тут на глаза ему вывернулся Аверьян Вороноф, и Кеша, смирив пыл, подчалил к тому.

— Привет мировой буржуазии от пролетариата.

Аверьян улыбнулся:

— С похмелья страдаешь, либо уж похмелился.

— А ты меня опохмелил?! Ну, раз такое дело, призайми-ка сотенку по случаю Рождества.

— Как в Кедровой Пади говорят: займи мне, возьмешь на пне.

— Да нет, пенсию получу…

— У тебя же пенсия с гулькин нос… Нынче, Кеша, другая погода в Кедровой Пади. Денюжки задаром не дают, как при вашем коммунизме, — зарабатывать надо. Ежли шарабан варит — башкой, ежели — шляпу носить, тогда — горбом… Слыхал, стишонки плетешь складно… Я тут как раз от Кедровой Пади в Государственную думу двинулся и… короче, сочини-ка, Кеша, про меня: мол, ваш кормилец…

— Поилец, — поправил Кеша.

— Про поильца не надо… Вот тебе сотенка… — Аверьян из внутреннего кармана вывернул пузатый бумажник с американским гербом, выщипнул сотенную и снова поправил Кешу. — А про поильца не надо. Сочини про кормильца… И «Смерть буржуям» пока не вешай, в Думу попаду, тогда хоть завешайся.

— Как скажете, господин Вороноф… — Кеша припрятал денежку и тихонько проворчал: — Ничо-о, к власти придем, хвост буржуям прижмем.

Тут на Кешу, кудахтал, наскочила осерчалая жена Тося, которая чудом спаслась в штормовом Байкале и дала зарок не брать в рот погани. Моложавая, щекастая и здоровая, что медведица, сгребла мелкого мужика и поволокла с елки. Потом спохватилась, учинила допрос с пристрастием, за шиворот отымая мужика от пола: