Мюриэл Спарк - Жемчужная Тень

И на этот раз я заметила, что разросшийся сад имел свою цель, которую, как я уверилась теперь, хозяин намеренно поставил перед собой. Однако и первая комната, что сначала раздражала меня, теперь наполнилась смыслом, и все, что в ней было, было правильным. Засохшую чернильницу, которую Элиза поставила на каминную полку, я для верности перенесла на стол. Я заметила фотографию, на которую не обращала внимания прежде, и узнала на ней известного поэта.

Таким же образом я осмотрела комнату наверху, куда меня поселила Элиза, и я снова подержала в руках книги, не столько из-за сознания того, что они принадлежат известному поэту, а скорее с некоторым любопытством, как они были сделаны. Мне как будто стало интересно, откуда берется бумага, из какого растения изготовлена черная краска, но эти мысли недолго занимали меня.

Австралийцы и девочка-кокни пришли около семи. Я собиралась уехать на поезде в половине девятого, но, когда позвонила на станцию, чтобы уточнить время, узнала, что в воскресенье поездов не будет. В своей дружелюбной и усталой манере Элиза уговаривала меня остаться, но особенно не упорствовала. Снова завыли сирены. Я в очередной раз попросила Элизу подтвердить, что поэт и его семья никоим образом не могут вернуться той ночью. Но говорила я более рассеянно, чем прежде, поскольку думала о сиренах и о точной величине шума, который они издавали. Я также недоумевала, какой злой гений из министерства внутренних дел изобрел столь дикий вопль и почему. Я стала размышлять над словом «сирена». Звук стал смешным, потому что я представила обезумевшую морскую нимфу, заброшенную в 1944 год из далекого прошлого. Но в действительности сирены пугали меня.

Но еще сильнее меня удивляла вечеринка Элизы. Все бродили по дому, как будто он никому не принадлежал, а Элиза была самой благонравной из всех. Девочка-кокни сидела на длинном столе и посылала проклятия всякий раз, когда разрывался снаряд. У меня возникло чувство, что на ночь дом заняли военные. Его захватили целиком и полностью, и теперь он не был ни домом, в который я вошла в первый раз, ни домом известного поэта, но неким третьим домом — тем, который я смутно представляла, скучая на платформе Кингс-Кросс. В этих людях я видела жуткую усталость, а из того, как шумно они себя вели, заключила, что они мало спят. Когда пиво кончилось и гости разошлись: кто на постой, кто в паб, а девочка-кокни — в бомбоубежище, где она ночевала не первую неделю, — я спросила Элизу:

— Ты устала?

— Нет, — ответила она мучительно утомленно, — я никогда не устаю.

Сама я заснула, едва оказавшись в кровати на полу в верхней комнате, и проспала до восьми, пока Элиза не разбудила меня. Я хотела встать пораньше и успеть на девятичасовой поезд, и времени поговорить с ней у меня не было. Однако я заметила, что выглядит она не такой усталой, как прежде.

Элиза вышла на улицу ловить такси, а я запихивала вещи в саквояж, как вдруг на лестнице послышались шаги. Я думала, это вернулась моя подруга, выглянула в коридор и увидела на лестнице человека в форме с огромной посылкой в руках. Держа сигарету в зубах, он смотрел вниз, пока поднимался по ступеням.

— Вы к Элизе? — окликнула я, решив, что это один из ее друзей.

Он поднял голову, и я узнала солдата, того самого, что угощал нас сигаретами в поезде.

— Мне в общем-то все равно, — ответил он. — Дело в том, что мне нужно вернуться в лагерь, а денег на билет у меня нет: нужно восемь шиллингов шесть пенсов.

Я сказала, что могу ему помочь, и полезла за деньгами, но, поставив посылку на пол, он остановил меня:

— Я не хочу брать в долг. Я даже и не думал об этом. Я хочу продать кое-что.

— И что же это? — спросила я.

— Похороны. Они у меня тут, с собой.

Я насторожилась и подошла к окну. Ни катафалка, ни гроба внизу не было. Аллея деревьев — и все. Солдат улыбнулся.

— Это абстрактные похороны, — объяснил он, открывая коробку.

Он вынул их, я внимательно их осмотрела и осталась весьма довольна. Я давно мечтала о чем-то подобном — правда, фиолетового было больше, чем бы мне хотелось: я не поклонница траурного цвета. Но все же я решила, что могу сделать их посветлее.

В восторге от сделки, я отдала восемь шиллингов и шесть пенсов. Абстрактные похороны занимали много места. Большую их часть я поспешно сунула в саквояж, остатки разложила по карманам, и все равно уместилось не все. Поймав такси, Элиза вернулась, и времени у меня было мало. Я выбежала к машине, оставив позади дверь и ворота дома известного поэта, а за мной тянулся шлейф абстрактных похорон.