Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт

— Кароль, вы пойдете собирать цветы?

Уилфрид насаживал наживку на крючок.

— Да, как всегда.

— Эти рыбалки — скучное занятие, да?

— Ужасно.

— В самом деле?

— Не совсем. Норберту же надо развлечься. Ему тяжело. У него слишком много работы. А здесь он отдыхает.

— Ты идешь? — закричал Норберт.

— Пока, Кароль.

— Пока. Счастливой рыбалки!

Она знала, что все рыбаки из суеверия боятся такого пожелания.

Солнце стояло еще очень высоко. Прохлада, поднимающаяся от воды, спиралью обвивалась вокруг ног Уилфрида, и он целиком отдался этому блаженству. Под ногами перекатывались белые камушки. Журчание реки было похоже на шелест спадающего платья. Уилфрид подошел поближе к Норберту и встал метрах в двадцати справа от него.

— Ну что?

— А ничего. Речка будто мертвая.

— Однако, подъезжая…

— Да ты шлепаешь по воде, как слон. Давай замрем и подождем немного.

— Давай. Но это как раз ты шлепаешь, как слон.

Они поспорили, потом вышли из воды и уселись на плоском камне, с которого можно было следить за течением реки. Бок о бок, не двигаясь, сидели они на этом островке. Эта неудобная поза казалась им вполне естественной.

— Хорошо, — вздохнул Норберт.

Уилфрид согласно кивнул головой. Они закурили.

— Очень хорошо, — повторил Норберт, — без женщин, без шума, безо всего. Никого — только мы и вода кругом. Ты видишь Кароль?

— Я вижу ее платье, там, внизу.

— Она умирает со скуки. Ты заметил, что женщины всегда скучают, а мы в этом мире нужны только для того, чтобы их развлекать? Им ничего не нравится.

— Я знал таких, которым нравилась любовь.

— Любовь! Это не было настоящей любовью. И потом, их любовь длится недолго.

— А Кароль, она тебя любит?

— Любит! В конце концов, я думаю — да… Без сомнения. Она любит, как любят все, как я люблю ее. Думая в это время совсем о другом. О том, что будет завтра.

— Грустно.

— Да нет! Обычно! Понимаешь ли, огонь, костер — это красиво, это согревает, это обжигает. А потом становится слишком жарко, к тому же в него надо подкладывать дрова. Ему дают поутихнуть и обогреваются с помощью газового отопления. Так уж устроены люди.

— Глупо они устроены.

— Да, глупо.

Они помолчали. Молчание — защита для дружбы и любви. В молчании делятся с кем-то другим своим счастьем, даже если этого счастья или кого-то другого на самом деле и не существует.

Они воевали вместе, с некоторыми мужчинами это случается. О том времени они не могли вспоминать без волнения, и это окутывало нежностью их прошедшую молодость. Но война — это событие официальное, общепризнанное, совсем не то, что молодость, которая не объявляет о себе, о начале и не подписывает перемирие в конце.

Уилфрид, более скептичный, слегка сомневался в том: а не любит ли он в Норберте именно отблеск своего прошлого? Назавтра эта рыбалка присоединится к другим прошедшим событиям и к ним же аккуратно будет прикреплен образ Норберта. Точно так, как дети вклеивают в толстые альбомы картинки, рассказывающие об истории морских путешествий или об истории костюма на протяжении веков. Эти картинки — обертки от плиток шоколада. Они не что иное, как воспоминание о шоколадке.

Норберт, с характером более практическим, любил Уилфрида, потому что он любил его в течение семнадцати лет. Он верил в добродетель, существующую с незапамятных времен. Он охотно наградил их дружбу медалью ветеранов труда.

Изображение воды. Трепещущие занавески. Время от времени по поверхности воды разливается неподвижное широкое пятно. Течение стремительно его стирает. А с неба, с наивысшей точки, солнце ныряет прямо внутрь этого пятна.

Уилфрид поднялся.

— Возвращаемся?

— Давай.

Какая-то серая муха пролетела над их головами, и они поискали в коробочках для наживки что-нибудь, похожее на нее.

Меня зовут Кароль. И мне сорок лет. Теперь со мной больше уже ничего не случится. Когда-то я была молоденькой шестнадцатилетней девушкой, ходила к мессе. До войны молоденькие шестнадцатилетние девушки еще ходили к мессе.

Ей не хотелось собирать цветы. В отеле пришлось бы просить для них вазу, да и к чему украшать цветами гостиничный номер? Кароль медленно шла по дорожке из белой гальки.

После мессы мы ходили причащаться в кондитерскую. Один мальчик писал мне письма, отправляя их на адрес моей подруги, которая жила со слепой теткой. Это было удобно — тетка никогда не вскрывала письма. Как звали эту подругу? Жанна. Анна. Или Элизабет. А как звали того мальчика? Но я же ничего такого не сделала, чтобы мне вдруг стало сорок лет. Это несправедливо. Это, по крайней мере, должно бы быть наказанием за какое-нибудь совершенное зло. А ты, Кароль, совершила зло, много зла. Даже за меньшее зло, чем твое, расстреливали. Вспомни-ка…